«НЕГАТИВ В СЕБЕ НЕ ДЕРЖУ, ОТТОГО И РОЖА ЯСНАЯ»
Вячеслав ЗАЙЦЕВ:
Он естествен в образе денди — знает, какое нужно произвести впечатление, тщательно подбирает слова. Но он также естествен, когда на вопрос дамы: «Вячеслав Михайлович, что вы мне посоветуете?» — вместо ожидаемого наукообразного тумана озорно отвечает: «Жрать меньше надо!» Или во время беседы может неожиданно сказать: «Какую же фигню я тут наговорил... У меня же все-таки определенный статус. А?.. Нет?..» — и тут же захохотать — проверяет мой наив. Во всех его эскападах нет ничего от дешевой театральщины. А просто... Натура играет!
— В молодости меня за глаза называли «странным». Многие преподаватели в институте недолюбливали. А все потому, что я любил шокировать. Ярко одеваться. Ходить в цветных рубашках, оранжевых штанах. Попросту, не понимая того, конфликтовал с действительностью. Черт-те что творил. Для меня самое страшное — «быть как все». Тогда не было мужчин-манекенщиков — заниматься этим считалось позором. Так я сам снимался для журналов в своих моделях.
— На самом деле всего несколько лет назад перестали бояться штампа: «манекенщица равняется проститутка» — и теперь многие признаются в своем модельном прошлом, даже такие «леди», как Татьяна Михалкова. И многие стали вспоминать, что в шестидесятые-семидесятые годы у нас были потрясающие манекенщицы.
— Сейчас манекенщицы по большей части безликие. А тогда действительно были характеры: Регина Збарская, Румия, Мила Романовская, Августа Вихрова. Совершенно не похожие друг на друга. С роскошным шармом, с достоинством. Нужно было быть смелой, чтобы решиться на эту профессию. Они были личностями и умели рисковать. Смотрелись классно.
Регина Збарская была не просто потрясающей красавицей, но и умницей. У нее трагическая судьба. Но я ее всегда обожал. Взял в Дом моды «типовой фигурой» — манекенщицей, на которой делали примерки. Работала она и просто уборщицей. Я ее всячески поддерживал до последнего. Она покончила с собой или покончили с ней... Не знаю.
Роскошной моделью была Румия. Как лошадь породистая — неукротимая. Поступала только так, как хотела. Однажды возникли трудности — ее хотели уволить из Дома моды. На что она сказала: «Не могу жить без Вячеслава Михайловича, без Дома моды». И после фотосъемок, мы ехали в машине, вдруг открыла дверь — хотела выброситься. Я ее еле удержал. Уважаю яркие личности.
Вот Таня Михалкова всегда изображала девственницу. Я достаточно участвовал в ее жизни. Приходилось разбираться с ее первым мужем, который ее избивал. Я к ней очень хорошо отношусь. Но она такая всегда была... в общем, наивная. Непонятно, почему она сейчас решила заняться модой? Придумала какой-то «Русский силуэт». Таня — великолепная домашняя хозяйка, воспитала прекрасных детей — это ее дело. Но какое отношение она имеет к созданию моды, не имея ни профессии, ни навыков, ни элементарных знаний культуры одежды?
— А не опасаетесь так откровенно говорить далеко не лицеприятные вещи?
— Подобострастный жополизм — это не мое. Когда я прямым текстом высказал свое отношение относительно «Русского силуэта» — лично ее руководителю, — меня тут же от всего отсекли, даже от тусовок. Но мне «закулисная политика» сейчас уже, что называется, до одного места. Раньше часто тусовался, приглашали. Потому что я — человек смелых убеждений и излишне откровенный. Когда все лицемерят, я говорю матушку-правду. Меня укоряют: «Заяц, вы не дипломат!» Да, не дипломат и никогда им не был! Помню, в Доме моделей на Кузнецком Мосту начальником отдела кадров была бывшая кагэбэшница, сука такая, толстая, сытая, с жуткой халой на голове. Она меня всегда называла по имени-отчеству, хотя мне было тогда двадцать с небольшим, а выглядел я вообще лет на пятнадцать. Так вот она вечно вещала: «Вячеслав Михайлович! Вы уж слишком доступны для всех. Вы все-таки руководитель...» На что я ей отвечал: «Галь! Занимайся своей персоной, понимаешь...» — дальше следовали нецензурные выражения. Даже во времена развернутого социализма я находил в себе силы отказать супруге Брежнева в консультации. И вместо того чтобы заискивающе пролепетать: «Все сделаем!» — во время нашей встречи я сказал: «Запишите мой телефон», — и дал понять, что мне неинтересно ею заниматься. Но я все это делаю не со зла, не ставлю цель обидеть кого-то, — мне хочется, чтобы человек с Вершины проявлял уважение к нашей профессии, держал при себе дешевые амбиции.
— Но своей правдой-маткой отчасти провоцируете негатив и по отношению к себе. Стали настолько толстокожим — от успеха, славы, что вас уже и ранить невозможно?
— Еще как возможно — нервы просто оголены. Но у меня характер такой! Если вижу, что женщина неточно подобрала себе помаду или не тот шарфик надела — я сразу говорю: «Быстро переодеть!» Я же знаю, как женщину можно сделать красивой. Вот сколько раз Тане Михалковой говорил: «Приди ко мне, я тебе сделаю классный макияж, нормальную прическу, этот сраный бантик сниму с головы...» — нет, бесполезно, она не понимает. Или сознательно игнорирует. И мне непонятно, как этот человек хочет возглавлять моду! Только у нас возможны такие парадоксы. Кошмар!
— Судя по всему, человек вы темпераментный, «завести» вас можно запросто. А что вас может примирить с человеком — даже при наличии у него, допустим, безвкусного бантика или любой другой, с вашей точки зрения, вульгарности?
— Яркая индивидуальность. Во всем нужно уметь видеть красоту и гармонию.
— Догадываюсь, что Нерон эту красоту очень ярко видел, когда полыхал Рим. Для Сталина наверняка гармония ассоциировалась с планомерным умерщвлением всех бывших соратников на поле борьбы за светлое будущее. В таком случае мы все по-своему эстеты.
— Слава богу, я играю на другом поле. Мне безумно интересно раскрывать людей.
— Знать бы, как вытащить эту красоту-гармонию, в особенности как в себе уловить?..
— Мне помогает интуиция — а это дар божий. Вообще то, что я избран и являюсь «проводником», — это безусловно. Иначе, даже себе, объяснить свою судьбу не могу. Потом срабатывает профессионализм, чувство меры. Вообще красота — понятие относительное. Была бы индивидуальность. А любая харизма строится на нюансах. Очень важна внутренняя одухотворенность. Когда есть образ, состояние... Остальное — я-то знаю! — можно СДЕЛАТЬ. Ко мне как-то привели двух девушек — победительниц конкурса «Мисс Аэрофлот». Пришли две милые простые девушки, классные тумбы. НИКАКИЕ по выразительности. Мне было необходимо за два часа их одеть, причесать, сделать макияж — создать образ. Я стал размышлять: в них должно быть НЕЧТО, что мне нужно уловить. Сделал! Что приятно — они сами были жутко довольны.
Вообще, я считаю, что Бог подарил мне потрясающую профессию, которая заслуживает уважения. Любой художник, писатель — творец — может остановить время. Он избран и имеет возможность общаться с Вечностью, с высшими силами.
— Вы же сами говорили, что встречали массу талантливых людей, которые спустя какое-то время куда-то исчезали... Предполагаю, что дело не только в избранности.
— Многое зависит и от самого человека. У меня были периоды жуткого отчаяния, неверия в себя. Когда меня травила теща, уничтожала как класс. Вечно твердила, что я женился на Марине по расчету, мол, квартира мне была нужна. Хотя у меня даже мысли подобной не возникало. Меня мама с детства приучила жить наполненно и максимально, даже при всем тогдашнем бытовом минимуме. Она была уборщицей, прачкой. Я видел, как она работала с шести утра до часа ночи. В семь лет я уже вел хозяйство, ходил по магазинам. Помню, мама попала в больницу и я вообще остался один. Ко всему этому нас еще и обворовали, хотя мы жили в малюсенькой комнатке, где стояли кровать, комод, пара стульев да стол. Брать там было просто нечего. Я почти что умирал с голоду. И тогда придумал: начал ходить по магазинам в обеденный час и петь песни продавщицам. Они за это давали осколки печенья и конфет. Я весь этот «мусор» собирал, отправлялся на рынок и продавал. На вырученные деньги покупал хлеб и относил маме в больницу.
— Вот это инстинкт выживания!
— Фантастический! Я прошел очень тяжелую школу жизни. Халявы никогда не было ни грамма. Просто по мне, по моей физиономии этого не видно! (Смеется.)
— Как раз на... как вы говорите, физиономии? — вот на ней все видно! Говорят же, что после сорока лет человек имеет то лицо, которое заслуживает.
— Конечно! Часто на лице отражается внутреннее состояние — зависть, ненависть, желчь — отрицательное. Лично меня это не мучит. Вот в свободное время занимаюсь живописью. Накопленный негатив в себе не держу, стараюсь отдать бумаге. И тогда — я чист. Оттого и рожа ясная. (Смеется.) Я действительно порой встречаю людей своего возраста, которые выглядят так, словно они мои дедушки. Вот что печально. Конечно, не могу сказать, что все дело в состоянии души. Может быть, и генетика срабатывает. Мама умерла в 72 года. У нее не было ни одного седого волоса. Я все время смотрю в зеркало и думаю: быстрее бы седина полезла. Пора уж все-таки посолиднее быть!
— Вот солидность нарастить, по-моему, проще простого! Снобизм во взгляде, пафосная посадка головы, грудь как парус — и тут же заработаете соответствующее реноме.
— Я уже могу себе позволить быть самим собой. Многие этого просто боятся. Боятся в силу ханжества, консерватизма. Быть собой — за этим стоит огромная ответственность. Легче под кем-то ходить, но ни в коем случае не проявлять свое Я. Так проще! Сказать то, что думаешь — на это нужна смелость.
К сорока годам по общему стандарту Зайцев был абсолютно состоявшимся человеком — руководил Всесоюзным домом моделей на Кузнецком Мосту, курировал моду всей страны! Чего еще можно было желать? А он взял и враз распрощался со всей этой стабильностью, респектабельностью — ушел работать в маленькое неизвестное ателье.
— Как раз на свое сорокалетие я проводил показ в Доме кино. Зрелище было необычайное. А потом, после триумфа, вышел один на улицу, была еще такая мерзкая погода, и меня заело: «А зачем я все делаю, если никто ничего не может достать, вообще ничего не может себе позволить? Все — ложь...» В стране устраиваются подиумные показы пафосных коллекций, а моды как индустрии не существует. Я слишком люблю свою профессию, чтобы обманывать людей. И я сбежал тогда в ателье, чтобы делать вещи для конкретных людей. И правильно.
Сейчас я делаю много костюмов, платьев для свадеб, вечеров. И клиенты признаются: «Слава, мы покупаем манекены и после торжеств устанавливаем ваши наряды в доме, как картины». Люди проснулись. И для меня это радость... Я, конечно, одержимый. Не могу жить скучно — тлеть. Я люблю гореть.
— Страсти жизнь укорачивают! Народная мудрость.
— Сколько мне отведено, столько и буду жить. Я спокойно отношусь и к жизни и к смерти. Нужно завтра умереть — умру. Конечно, буду сожалеть, что не реализовал себя. Но, думаю, я уже смог себя клонировать. У меня много учеников. Растет внучка Марусенька. Сын Егор — генеральный директор Дома моды. Он блестящий художник. Его последняя коллекция до такой степени была неожиданной, нетрадиционной, что лишний раз убедила меня в том, что он — ярчайшее явление в мире моды. Но он далек от саморекламы.
— А можно стать «кем-то» без саморекламы?
— Можно. Вот мне, несмотря на тяжелые периоды в жизни, когда не было никакой надежды, а кроме боли и отчаяния, только усталость и истощение — все-таки удалось выжить. Один знакомый мне однажды посоветовал: когда плохо — лучше всего лечь на пол и прикинуться мешком с дерьмом, будто лежишь под деревом и постепенно освобождаешься от этого дерьма. Минут через двадцать действительно становится легко. В такие моменты несколько раз в жизни я чувствовал на себе поток мощного луча света. Потом мне объяснили, что это знак той энергии, которую я получаю извне. Поначалу даже пугался этого. А теперь жду с божественным благоговением. Как некоей подзарядки. Иногда, когда ложусь спать, в темноте, я вдруг ощущаю в глазах ослепленность. Думаю: «Бог рядом, какое счастье! Я жив...» Вообще жить так интересно! Мне фантастически повезло. Я счастливейший человек. В том плане, что мне удалось очень многое познать, попробовать, многое для себя открыть. И впереди чувствую потенциал мощнейший. Мне шестьдесят два года. А по ощущениям, по энергии — двадцать восемь. Хотя уже весь больной, организм изношенный, неухоженный. Но я не разрешаю себе об этом думать. И пульсирую активно, мощно. Бывают, конечно, мгновения, когда я сваливаюсь, как кусок дерьма...
— ...под дерево.
— ... но встанешь утром, умоешься, побреешься, посмотришь в зеркало, скажешь себе: «Хорош!» (смеется) — и все сначала. Я и права не имею расслабляться. Как у Экзюпери, я ответствен за всех, кого приручил. Я даже в отпуск ухожу на два-три дня, не больше.
— А есть близкие люди, с которыми вы можете чувствовать себя абсолютно свободно, «безответственно»?
— Я остался практически один. Да, много обожателей, почитателей. А друзей... Есть сын. Да и то, он сейчас больше занят дочерью, Маруськой. Но Егор, знаю, мною все-таки дорожит, никогда не предаст и не продаст. Рядом его по большей части не бывает, но в нужный момент, уверен, обязательно появится.
Я лет тридцать дружу с Людмилой Яраловой. Она искусствовед. Уже год мы общаемся очень близко. Она сейчас пишет вторую книгу обо мне. И я пригласил ее жить в свою усадьбу. И ведь мне больше никто не нужен! Она заполняет для меня все тусовки, на которые я раньше ходил, надеясь на интересные встречи, контакты. Сейчас вообще никуда не хожу. Не интересно! Времени жалко. С годами понимаю, что время — главная наша ценность. Лет пятнадцать назад Маргарита Терехова подсунула мне книгу Сенеки «Письма к Луцилию». Одна мысль меня очень задела: «Все у человека чужое. Одно лишь время наше. Все можем купить. Время — не можем. Поэтому лучший подарок, который можно сделать друг другу, — подарить свое время». Когда хожу в гости — ничего не дарю. Сорванные цветы для меня — уже мертвецы. Больше люблю искусственные цветы. И живые, в горшках — с ними можно разговаривать. В своей усадьбе я сам сажаю цветы. Никогда этого не делал, а сейчас мне это так нравится. Я могу каждый день за ними ухаживать.
В начале девяностых французская фирма «Лореаль» заключила с Зайцевым контракт на открытие линии его духов «Маруся». Как он признается, денег у него никогда не было. Поэтому, как только стал получать гонорары за parfum, тут же почти все и профурлил. Тогда друзья посоветовали построить усадьбу — «O'Fundacion».
— Они надоумили: «Ты что, обалдел? Подумай о будущем, у тебя же ничего нет, кроме маленькой квартиры и раскладушки...»
— Вы что, спите на раскладушке?
— Да, по сей день. Так удобно — быстро раскрыл ее и уже спишь. ...Так вот, друзья предложили сделать «O'Fundacion» — красиво звучит! (Смеется.) После смерти я оставлю музей-усадьбу, где соберу свою живопись, фотографии, графику, костюмы — пусть все останется истории. Дом в часе езды от Москвы. В самом лесу. Там безумно красиво. Хотя строительство — дело такое сложное. Много всяких оборотней.
— Кого-кого?
— Оборотней. За это время меня много обманывали. Я так в лицо обманщиков и называю. А как еще? На самом деле, когда закладывали первый камень дома, я пригласил свою знакомую, экстрасенса, посмотреть место. Она при-ехала. Был май месяц, около полудня. Экстрасенс положила в яму три яйца, свечи зажгла. И стала призывать бога Солнца, бога Дождя и бога Ветра. Не поверите — из-за облаков в мгновение вышло солнце, тут же подул мощный ветер, полил дождь. После ритуального действа экстрасенс мне сказала: «Дом будете строить семь лет. Придут иноземцы. Обворуют два раза. Но третья бригада все исправит». Действительно, дом строила украинская бригада, потом их сменили молдаване и белорусы. Все меня хорошо «поимели». После пришли наши, подмосковные работяги, которые все за них переделывали. Сейчас строительству седьмой год. И наконец дело идет к завершению.
— Видно, избалованы вы чудными явлениями?..
— Привык уже. Я человек фатальный. Со мной очень часто случается такое, что меня настораживает, но в то же время и направляет. Всегда ощущаю около себя некое Присутствие — то ангела-хранителя, а то иногда и сатаны. Помните фильм «Привидение» с Пэтриком Суэйзи? Главный герой умирает, но его дух еще некоторое время остается на земле. И он пытается поговорить со своими близкими, хочет быть услышанным, но у него ничего не получается. А я, когда ложусь спать, будто слышу чей-то голос. Даже не голос — вздох: «Ох-х-х...»
После пятидесяти лет у меня был тяжелый период. Встречался со многими экстрасенсами. И каждый по-своему мне чем-то смог помочь. Один вывел могильный заговор. Его наслала на меня одна женщина — моя, условно говоря, потенциальная вторая жена. Сделала это, когда узнала, что я на ней не женюсь. Тогда я попал в аварию. Мне было тридцать три года, и я так же, как Христос, был почти что распят — девять дней лежал в реанимации, потом шесть месяцев лечился в госпиталях. Выжил. А через девятнадцать лет после этого светлый экстрасенс определил этот наговор и отвел от меня. Правда, как бумеранг заговор вернулся и попал в мать той женщины, которая все совершила. И в течение буквально нескольких дней огромная полная женщина превратилась просто в щепку и умерла.
— Вы как-то рассказывали, как в Венгрии к вам на улице подошла цыганка и напророчествовала: «До пятидесяти лет будешь жить фигово. А в пятьдесят лет произойдет событие, и станешь известным во всем мире, да к тому же безумно богатым. Деньгами сам распоряжаться никогда не сможешь — все раздашь. Но они все равно будут». Может быть, она вас так закодировала: дала установку, которая подсознательно вела по жизни?
— Все может быть. Хотя тогда я ко всему очень спокойно отнесся. Только через семнадцать лет оправдались ее слова. А за это время многое было пройдено... смерть мамы... Это единственное существо, самое для меня святое, удивительной нравственной чистоты. Всему меня научила — стирать, убирать, готовить. Я все умею, и лучше любой женщины. Если нужно что-то приготовить, я это сделаю быстро и, как художник, творчески, получится безумно вкусно. Так переключаюсь и тем самым освобождаю свой мозг от перегрузок. Все люблю делать и от всего получаю удовольствие!
— Ну хоть чего-нибудь вы боитесь?
— Ага. Темноты и зловещей тишины.
— А зачем тогда дом в лесу строите?
— Страх преодолеть. Последний, 2000-й Новый год я впервые в жизни встретил в лесу. Один. Принципиально уехал от всех. Заперся. Было страшно. Но утром, когда я вышел из дому, увидел нечто божественное: все запорошено снегом, огромные лавины лежали на соснах, елях. Я орал от счастья. И с того момента полюбил свой дом. В этом же году на Пасху отец Сергий, настоятель местной церкви, освятил его. Так что теперь я больше боюсь в своей маленькой квартирке на Арбате. Там страшнее, чем в лесу...
Вообще все так интересно. Жить интересно! Я не понимаю людей, которые не умеют жить. Не понимаю, как можно ничего не делать? Это же ужасно! Я уже лет двадцать, например, нигде не отдыхал. Потому что, если устал, я в любых условиях могу отдохнуть. В машине сплю, в поезде, в самолете — да где угодно. Людям вообще мешают условности. Допустим, французы утром пьют кофе, потом в полдень у них ланч, после обед, затем ужин. Я так не могу! Получается, на одну еду вся жизнь уходит! В этом смысле я очень беспорядочен. И в то же время очень организован. Отзывчив. Допустим, пришли ко мне люди — я их должен принять. Не могу сказать: «У меня сегодня неприемный день!» — и выставить за дверь.
К чему это я говорю? Да к тому, что внутренняя раскрепощенность достигается огромной работоспособностью. И еще, мне кажется, избранностью. Ко мне это ощущение свободности пришло довольно поздно. Но жить так гораздо интереснее!
Майя ЧАПЛЫГИНА
|
