Мы нашли человека, который не только хочет, но может запретить компартию. И, кажется, очень скоро докажет это. 
— Я не борец, — приближает он ко мне почти вплотную лицо в очках с толстющими стеклами, — я бумажник! То есть документовед. Не надо, Константиныч, никаких интервью, кому я интересен?! Вы только, пожалуйста, объясните людям весь этот абсурд...
Объясняю.
Портфель инвалида 2-й группы Бредихина, что твой бумажник в базарный день, туго набит ксерокопиями его переписки с администрацией президента, Конституционным судом, прокуратурой, Минюстом... «Путем взаимной переписки» Бредихин шестой год добивается от государства одной малости: чтобы оно воплотило в жизнь собственные исторические предначертания.
А предначертано — для того, кто в отличие от Бредихина запамятовал — следующее. Шесть лет назад Конституционный суд принял так называемое «компромиссное решение» по «Делу КПСС». Правомочными признаны были три указа президента: «О приостановлении деятельности КПСС» (23.08.1991 г.), «Об имуществе КПСС и КПРФ» (25.08.1991 г.) и «О деятельности КПСС и КПРФ» (6.11.1991 г.). Конституционный суд подтвердил правомочность роспуска всех коммунистических структур и организаций, кроме территориальных по месту жительства. Хочешь петь, как встарь, под портретом Ильича «Варшавянку» — ради Бога, иди в свой красный уголок! В высшей степени демократический и гуманный компромисс. То есть ежели ты, положим, филателист, не скажу чего другого — тешь свои причуды в кругу себе подобных, но, пожалуйста, не лелей в мечтаниях заставить все поголовье шестой части суши в принудительном порядке складывать марки в кляссер. На судьбоносном Первом Съезде народных депутатов присутствовали делегаты и от КПСС, и от Общества филателистов. А теперь — вона, коммунисты в Думе на коне и по главной улице с оркестром, а филателисты — в парке на лавочке. Разве это нормально?
Уже через три месяца после вердикта Конституционного суда прошел в Москве так называемый «Объединительно-восстановительный съезд КПСС». Чуть позже собрался под председательством «Пасионарии» Умалатовой съезд КПСС. Какого такого СС? Абсурд. Прямо как у Хармса: «Раз! Два! Три! Ничего не произошло». Бредихин, между прочим, не предавший в 1991-м свою краснокожую книжицу огню, но хранящий ее вместе с военным билетом и удостоверением инвалида (все-таки документ!), доказывает: «Нет, ребята, очень даже произошло!»
Бредихин, хотя и старый солдат, — человек миролюбивый. Он воюет с коммунистами их же оружием. Они, коммунисты, чтят бумажку. С красивым грифом и исходящим номером в левом верхнем углу и с печатью в правом нижнем. Написали снова-здорово слово «обком» — глядь, в телевизоре 7 ноября засветился первый секретарь обкома. Зовет на штурм Горок-9. Написали «Народ и партия едины» — и галиматья Макашова уже выдается за волю народа... У Бредихина в распоряжении — ни бланков с грифом, ни печати, да они ему и ни к чему. За Бредихиным — не бессмысленная аббревиатура (какую ни напиши — РСДРП, ВКП(б), КПСС, КПРФ — все получаются не слова, а скрежет зубовный), за ним — 31 год безупречной службы в армии и прогрессирующая слепота.
Это только кажется, что Владимир Никитович бьется с ветряными мельницами. За пять лет кой-чего добился.
Путем взаимной переписки получил Бредихин из высоких инстанций документальные доказательства того, что все действующие сегодня «крайкомы», «обкомы», «райкомы» КПРФ и иже с ней — по определению подпольные, то есть противозаконные, и в судебном порядке подлежат роспуску. Это признали в письмах к Бредихину и Конституционный суд, и Минюст. Путем взаимной переписки Бредихин доказал, что прокуратура и Комиссия при президенте РФ по противодействию политическому экстремизму не выполняют своих обязанностей по защите граждан России от левых радикалов, не скрывающих намерения «перехватить власть у слабого и преступного режима». Бредихин пять лет не устает доказывать: это не власть с оппозицией лупят друг дружку по соплям, вроде белого и рыжего клоунов в балагане, — это сцепились насмерть бюрократы старого и нового закала. И пока что опыт берет верх над молодостью.
— Не надо никаких митингов и маршей протеста, — объясняет Бредихин. — Не надо идти стенка на стенку. Надо всего ничего — добиться от судей признания: ни на одной бумаге законность существования всей этой шантрапы не обозначена. Стало быть, им надо тихо-мирно разойтись по своим красным уголкам...
Это только кажется, что Владимир Никитович такой же реликт, как его оппоненты. На самом деле в его лице мы имеем то, что писатель Битов называет «феномен нормы». Бредихину очень нравится Площадь Свободной России — и совсем не нравится станция метро «Площадь Революции».
— Вот сидят они там, под землей, скрюченные, перепуганные какие-то, с маузерами. Того гляди, в тебя пульнут... Ребята, ваш поезд восемьдесят лет назад ушел...
Бредихин взирает на истуканов с тем же недоумением, что и фотографирующий их турист-японец. Разница в том, что японец сфотографировал истукана — и улетел к своим тамагочи, а Бредихин выходит из метро — и перед Музеем Ленина видит как будто оживших подземных истуканов, торгующих подпольной прессой.
Что с ними делать? Звать милиционера? Да чего его звать — он тут, рядом, гоняет бабушек, продающих сигареты...
Есть, право, какая-то символика в том, что Бредихин до ухода на пенсию занимался гражданской обороной.
В архиве КПСС он рылся одновременно с Буковским. Матерый диссидентище строчил на диковинном тогда еще ноутбуке, Бредихин переписывал архивные бумажки от руки. Буковский потом напечатал в Лондоне книгу «Московский процесс», объявив суд над компартией безусловно и позорно проигранным. Бредихин с выводами своего знаменитого тезки не согласен.
— Проигранный? Это как посмотреть! Ведь решение суд все-таки вынес. Однозначное. Надо просто его выполнить. Они себя и чувствуют безнаказанными только потому, что никто толком не выполняет всего, что с августа 91-го было в законах написано...
Бумажник-Бредихин засыпает инстанции письмами — я его засыпаю вопросами. Как, мол, дошел он до жизни такой. И чегой-то ему на печке не сидится.
— Константиныч... — отмахивается от меня Бредихин одной рукой, а другой ловит пробегающего мимо Булата, моего молодого собрата: — Булат, что же ты, дружок, так и не написал про судебную психиатрию! Эх ты...
И опять — обращаясь ко мне:
— Я двадцать лет добивался, чтобы у соседнего корпуса поставили фонарь и крупно обозначили на стене: дом 9, корпус 2. Там ведь старики живут, кому-то плохо с сердцем, «неотложка» в потемках крутится, никак не найдет, где он, этот корпус 2... Добился.
В этом году и фонарь поставили, и номер на стене обозначили.
Он смотрит на меня сквозь толстющие очки светло-голубыми глазами: «Ну что? Не понятно?»
Это только кажется, будто Бредихин — маленький человек. Персонаж вроде Акакия Акакиевича. Кого-то вполне реального в русской истории напоминает мне Бредихин. А, вспомнил, вот кого: писателя Лескова! Когда Лесков сто с лишним лет назад издал свои «Мелочи архиерейской жизни», друзья-славянофилы кривились: ну что им, супостатам, ваши шпильки! Их дубьем надобно, дубьем, чтоб мокрого места не осталось! В точности как Буковский с Новодворской. Тоже позиция, хотя и отдающая большевизмом.
Почтеннейший Николай Семеныч посмеивался в усы: «Вы говорите: «Их надо дубьем». А они дубья-то вашего и не боятся. А от моих шпилек — морщатся...»
Сегодня от шпилек Бредихина бюрократы морщатся. Глядишь, завтра достанет он их своими шпильками — повесят где положено фонарь.
Он вздохнет с облегчением, оглядится по сторонам — и достанет из стола стопку чистой бумаги...
Михаил ПОЗДНЯЕВ
|
Когда заметка уже была сдана в номер, Бредихин сообщил, что ему удалось пробиться со своим тугим кейсом на прием к министру юстиции, председателю Комиссии по противодействию политическому экстремизму П.В. Крашенинникову. Тот был изумлен — как, оказывается, просто решается проблема. И предложил Владимиру Никитовичу стать нештатным консультантом высокой комиссии. Неужто процесс пошел? |
Фото: Л. Шерстенникова, Н. Медведевой