Виктор Шендерович: «До того как начать писать, я еще и читал...»
— Вам бывает стыдно за собственные творения?
— По счастью, не опубликовано то, что я носил в юности по разным редакциям, поэтому совсем стыдного не видел никто. С течением времени, когда кончилась юность, пришло нормальное ощущение себя. И если раньше в том, что тебя не признают гением, виделся всемирный заговор редакторов, то теперь приходит новое понимание: тебя не считают гением, потому что ты не гений. С одной стороны, я удовлетворил свои комплексы: пришло признание. С другой... некоторое время, до того как начать писать, я еще читал и знаю, что, как Бабель, Ильф, Чехов, Пушкин, Гоголь, не напишу. Так что свое место в этой иерархии представляю и, надеюсь, крыша у меня теперь не поедет.
— А что, случалось?
— Все мы любим себя немножко больше, чем всех остальных вместе взятых... Важно это чувство купировать в юности, на первоначальных этапах. В 17 — 19 лет оно нормально, это то, что Толстой называл «энергией заблуждения». Но когда с такими заблуждениями вступаешь в 40 лет... Как-то один одаренный поэт на полном серьезе начал мне рассказывать, что Мандельштам — плохой поэт и что сам он давно уже его перешагнул. Понятно, что человек «в отъезде».
— Но, может, таланту такое позволительно? Вы же сами говорите, он — поэт одаренный.
— Талант не является нашим достоинством. Он от нас не зависит, и его появление — вина даже не родителей. А вот за слова и поступки отвечает сам человек. Было бы, конечно, замечательно думать, что все бездари — негодяи. Но, увы, это не так, как и не все таланты — порядочные люди.
— Для меня критерием популярности служат отзывы друзей из российской провинции. Так вот, фамилию Шендерович там знают — но как неразрывное целое с телевидением. А вы сидите и цитируете Толстого, говорите о Мандельштаме, давая понять, что ваша стихия — литература.
— Не могу же я цитировать Новоженова и Парфенова.
— И все-таки вы не только писатель, но и драматург, и телеведущий, и режиссер. В какой из этих оболочек вам уютнее?
— Большинство оболочек в прошлом. Все, что связано с театром, осталось лишь в воспоминаниях. Есть чем похвастаться — не в смысле успехов, а в смысле воспоминаний. Табаковская студия, где произошло знакомство еще в школьном возрасте с Олегом Павловичем, Константином Аркадьевичем Райкиным, Валерием Фокиным, Авангардом Леонтьевым. Я сейчас старше их тогдашних, когда они были моими педагогами, на 15 лет. Это было все авантюрно, забавно и замечательно. Потом был солдатом — оболочка, в которой мне совершенно неуютно.
— В армии многим помогают выжить творческие наклонности. Вам они помогали?
— Мешали. Я пришел в армию с полным набором всего необходимого для отрицательных эмоций сослуживцев — москвич, с высшим образованием, еврей. Что могло быть лучше для службы в Забайкальском военном округе, в Брежневской дивизии? Опыт смирения себя мне очень помог.
После армии я начал писать, по инерции продолжал заниматься театром, преподавал в городском Дворце пионеров. Через мой театральный кружок прошло несколько сегодняшних актеров МХАТа и кино. Будучи пионеркой, ко мне в кружок ходила, например, Ольга Кабо, получала первые уроки актерского мастерства.
С 90-го года я уже не педагог и восемь лет занимаюсь только тем, что пишу. Что же касается телевидения, то до сих пор живу с ощущением, что я там в затянувшейся командировке и это просто своеобразная проверка моих способностей. Хотя и говорят, что телевизионная продукция умирает в момент эфира, хорошо сделанная вещь может существовать и вне злобы дня, и через месяц, год она будет актуальной. Телевидение — безусловно, искусство, но я до сих пор считаю себя по инерции литератором. Даже то, что пишу для экрана, стараюсь сделать так, чтобы было не стыдно прочесть глазами.
— Как определить зрителю, к какой из программ Шендерович приложил руку, а к какой — нет?
— Квалифицированному зрителю — по качеству диалога, обычному — по титрам. Иногда мои друзья заключают между собой пари, звонят мне во время передачи и говорят: эта — твоя. Диалог — та часть дела, к которой я строже всего отношусь. Но для большинства зрителей вряд ли эти «цеховые» тонкости важны.
— В «Итого» вы много присутствуете в кадре. Об имидже думаете?
— Имиджмейкером у себя я не работаю: для этого есть жена, но если я появлюсь на экране в пуловере, который не подходит к рубашке, буду казнен.
— Профессия и семья дружат между собой?
— Постоянно конкурируют. И я не уверен, что правильно, когда профессия побеждает. Даже уверен, что не правильно. Но чтобы уберечь себя от влияния профессии, нужна определенная сила воли, а ее у меня недостаточно.
— Вас не тяготит необходимость выдавать каждую неделю определенный объем продукции? Обычно азарта хватает на две-три вещи, а потом начинается высасывание из пальца.
— Я начинал «Куклы» в панике, поставив перед продюсером условие — один раз в месяц. Я не представлял себе, что можно делать раз в неделю. Но продюсер сказал: четыре в месяц. И каждый раз это был страх и дрожь в коленках. Иногда приходилось выезжать на чистом ремесле. Бывает, начинаешь писать, а дух в этот момент не поцеловал макушку, и часа два идет простое маранье бумаги.
— Марк Твен в таких случаях принимал стакан портвейна.
— Мне это противопоказано, поскольку я человек мало пьющий, и после стакана вина у меня начинается эйфория, а в этом состоянии я вряд ли сяду работать. У меня другие наркотики.
— Можете поделиться?
— Меня вдохновляют женщины. Прошу понимать меня не вульгарно. Как говорил Пушкин, сладостное внимание женщин — почти единственная цель наших усилий.
Что касается процесса работы, то тут принцип тот же, что с машиной, у которой подсел аккумулятор. Некоторое время ты ее катишь сам, при помощи собственных мышц, потом она заводится и катит уже тебя. Сажусь и начинаю фантазировать на тему недели. В какой-то момент, иногда через несколько минут, иногда через несколько часов, происходит щелчок — и герои начинают говорить сами. У них уже есть голоса, я их слышу, и остается этой «машиной» просто управлять, — тормозить, поворачивать. Но едет само.
— Вам не хотелось бы самому побыть на какой-нибудь должности тех людей, что являются прототипами «Кукол»?
— Мне кажется, я довольно четко представляю себе пределы своей компетенции. Никакой пользы ни на какой государственной должности я не принесу. Я слишком эмоционален, мало дисциплинирован. Но то, что я не подхожу к этим должностям, мне не мешает видеть, что и другие не подходят.
Чисто по-человечески я очень понимаю их недовольство по поводу попадания в «Куклы». Представляю, вдруг появилась бы моя кукла и кто-то вкладывал бы в мои уста всяческие глупости, которые я никогда не скажу, поскольку на самом деле гораздо умнее, гораздо симпатичнее, гораздо тоньше... Мне было бы очень неприятно. Но это неизбежная расплата за публичность профессий. Точно так же я на своем месте могу прочесть о себе что-нибудь в газете или журнале. И не обязательно хорошее.
— Вы человек, которому не чужды размышления о вечном. Почему же сферой ваших творческих интересов стала политика? Почему бы не вести программу, скажем, «Воскресные беседы о счастье»?
— Совесть должна присутствовать в человеке любой профессии, но сама по себе она профессией быть не может. Инженеру неплохо быть совестливым — не будет Чернобылей. И чиновнику неплохо бы ограничивать свои решения совестью — не будет Багдадов...
На фото:
- «Как только представлю, что вдруг появилась и моя кукла и кто-то вкладывает в мои уста всякие глупости...»
- «... Но, если я появлюсь и на экране в пуловере, который не подходит к рубашке, буду казнен.
Фото В. Плотникова, Ю. Феклистова, М. Штейнбока