Михаил Ъ-Новиков
В гостиной у нее царит кокетство галантного века
На столе у меня лежит одна из самых мрачных мемуарных книг, которые когда-либо попадались мне: "В чреве мачехи" Натальи Шмельковой. Речь в ней идет о нескольких очень известных персонажах московской богемной сцены брежневских времен. Имена знаменитые: Венедикт Ерофеев, Анатолий Зверев, Леонид Губанов. Еще — Владимир Яковлев и Евгений Кропивницкий. Из этих людей благополучная личная судьба была только у лианозовского патриарха Кропивницкого, причем речь не о деньгах или там жилищных условиях, а о вещах более серьезных. Вокруг Кропивницкого были друзья, ученики, он жил с людьми, которые понимали и ценили то, что он делал, и которые делали вещи, которые ценил он сам.
С другими героями книги Шмельковой все обстояло значительно хуже. Художник Владимир Яковлев прожил большую часть своей жизни в психиатрической больнице-интернате — тому, кто хоть раз, хоть краем глаза видел, что за жизнь в такого сорта местах, объяснять ничего не надо. Ерофеев, Зверев и Губанов — при всем, как любят писать авторы популярных статей, несходстве судеб и дарований — имели тягостную привычку к спиртному. Пили страшно, вмертвую, десятилетиями.
Мне было лет семнадцать-двадцать, когда я свел знакомство с известным московских хлебосолом, поэтом скорее кипучим, чем глубоким, Славой Леном. Помимо литературной личины, Слава имел и другую — он был доктором каких-то естественных наук и существовал сравнительно безбедно. В его надраенной профессорской квартире я и увидел легендарную богему тех лет. Зрелище было не для слабонервных: титаны, гении и звезды неофициального московского небосклона надирались до положения риз минут за десять-пятнадцать после налития первой рюмки. Я видел и невменяемого Ерофеева, и обмочившегося Зверева, и дерущегося Сопровского. Других, поскольку они живы и, дай им Бог, здоровы и по-прежнему не очень-то спокойны и не очень-то счастливы, называть не стану.
Сейчас, читая книгу Шмельковой и вспоминая ту жизнь (вьюжные московские пустыри и водка в оттопыренном кармане пальто, бесконечные ветки метро, подвальные мастерские и, между прочим, отчаянную невозможность понять, кто же в самом деле гений, а кто — просто алкоголик), я думаю, что первое, инстинктивное желание держаться от этой среды на расстоянии было совершенно правильным. Мне и теперь не кажется, что личная одаренность дает человеку право вести себя по-свински. Но в то же время я знаю, что без определенного морального риска в искусстве редко получается что-то путное. Ну, а раз рискнувши в тексте, уже разучиваешься притормаживать в жизни. И потом, все-таки это было сообщество, среда обитания.
Длинную преамбулу я веду к тому, чтобы сказать о фестивале "Неофициальная Москва", о его литературной программе. Я пишу эту заметку днем в пятницу и, конечно, физически не мог еще побывать ни на одном из мероприятий: они все начинаются вечером. Но кое-какие имена из программы мне знакомы, и уровень художественных результатов можно прикинуть загодя. С упорством маньяка замечательный лектор, неплохой литературовед и ужасающе слабый поэт Константин Кедров продвигает свою новую книгу со старым названием "Метаметафора". Презентируется "Роман с фенамином" сиделицы и драгдилера Алины Витухновской. Я тоже либерал и считаю, что наркотики стоит легализовать,— но вирши Витухновской никуда не годятся. Шансы на то, что ее проза окажется получше, близки к нулю. Чтения Игоря Яркевича состоятся в "Закрытой литературной бане 'Омут'" — жаль, что вход исключительно по приглашениям, а то заодно б и помылись.
Словом, ничего такого, что можно было бы без колебаний рекомендовать "современной относительно обеспеченной, образованной, молодой" (по определению коллеги Деготь) публике, электорату "Правого дела" (проще говоря), на сем пиршестве не ожидается. Впечатление от этой богемы en masse ничуть не лучше, чем от той, прошлого поколения, про которую писала Шмелькова.
Но дорог в данном случае не результат, а усилие. Попытка обозначить, как-то поддержать существование среды — расхристанных, малопривлекательных, невнятных, неудобопереносимых людей, которая в итоге, может быть, и будет питательной для некого нового гения. Все это, знаете ли, вероятностный процесс: то ли получится, то ли нет. Но только так это и бывает.
Попытки рассчитать, выкупить, выстроить себе место в культуре тоже имеют место, как всегда. Никогда они не бывают успешны, но никогда не оставляют их глупые человеческие головы. Я расскажу об одной.
Журналистам, пишущим про книжки, взятки предлагают редко, и не дают вообще никогда, но вот всякие книжечки окольными путями, со словами небрежными, вскользь: "Ты посмотри, хорошо б про нее написать" — подсовывают то и дело. Так оказалась у меня книга Марины Юденич с апокалиптическим названием "Я отворил пред тобой дверь...". Что же, ползучий психологический триллер с участием новых русских и нечистой силы. Писано языком справки из БТИ: "...ему стали необходимы все более частые встречи с ней, и дело было даже не в физическом влечении. Хотя в этом плане она безусловно нравилась ему". Но, merde, поразительным оказался не текст слов, а приложенные к книженции газетно-журнальные вырезки.
Сначала выяснилось, что книги г-жи Юденич публика "буквально смела с прилавков"; "теперь читатель получил качественную пищу для души и, осмелюсь сказать, для духа", "сравнивают ее роман с булгаковским и приветствуют появление нового русского литературного направления — психологической прозы". Затем я увидел фотографии: дама рядом с дорогущим "Мерседесом" с номером "а999аа99". Она же в интерьерах виллы на Николиной Горе: "В гостиной у нее царит кокетство галантного века".
Нажираться в сосиску и гадить под себя, как это принято у "неофициальной" богемы,— ужасная безвкусица. Но она оставляет какую-то надежду на литературу. У "а999аа99" шансов нет никаких. Мне почему-то хочется добавить: и слава Богу.