"У войны одна тема — легитимация убийства"

В основной конкурс Каннского кинофестиваля включен новый фильм Сергея Лозницы "В тумане". Режиссер объяснил "Огоньку", почему взялся за экранизацию повести Василя Быкова именно сейчас

Сергей Лозница — загадочный режиссер. Во ВГИК он пришел уже взрослым человеком, ему было 27. Окончил институт с отличием, но после выпуска стал заниматься документалистикой. Его принцип — отстраненная наблюдательность: в фильме "Блокада" человек из настоящего заглядывает в прошлое, но сохраняет нейтралитет — хроника собрана и составлена так, чтобы зритель сам мог оказаться в блокадном Ленинграде. Вернувшись к "игровой" специализации, Лозница остался верен своим принципам. Фильм "Счастье мое", со слов самого Лозницы, соткан из реальных историй. Может быть, это отголосок реального опыта, хотя в игровом кино редко получается следовать правде реальных историй, не добавляя красочных поворотов. Но и здесь Лозница повествует на расстоянии вытянутой руки. Наконец, новый фильм — экранизация одноименной повести Василя Быкова.

— Тема войны не впервые появляется у вас. Документальная "Блокада", потом подсюжет в "Счастье моем", теперь фильм, целиком посвященный войне. Почему эта тема вас так интересует?

— Что значит "тема войны"? Какая у войны тема? Поставить миллионы людей под ружье и дать им возможность убивать друг друга — это есть "тема войны"? Назвать наиболее преуспевших в этом деле "героями" — это есть "тема войны"? Как формируются обстоятельства, которые приводят миллионы людей к убийству? У войны одна тема — легитимация убийства. Войны продолжаются и сегодня, следовательно, тема остается актуальной. Кто знает, что с этим можно поделать? Что может предохранить общество от войны?

— Война — это четкое разграничение: здесь свой, здесь чужой. С другой стороны — и об этом повесть "В тумане" — война заволакивает, скрывает от ее участников правду. Личная этика и правота человека на войне отрицаются. Этот фильм — о возможности остаться моральным в аморальных условиях?

— Вот книга и фильм "На Западном фронте без перемен": окоп, в котором во время боя столкнулись два солдата — немец и француз. Разве мы можем сказать что-то о "четком разграничении" в момент этого столкновения? В момент, когда они посмотрели друг другу в глаза, каждый из них оторопел от возможности убийства другого. Столкновение с этой возможностью для каждого становится актом личного выбора и личностного переживания. Этот акт меняет личность. И я не согласен с тем, что "все понятно". Ничего не понятно. Вы не можете знать, что происходит в душе того, кто совершил убийство. Пусть даже это убийство было "дозволено" в силу обстоятельств — ну, конечно, война... Безусловно, это философская проблема. В любое время, в любую эпоху, в любом обществе человек может оказаться в таких обстоятельствах.

— Герой повести Быкова — Сущеня вызывает ассоциации с образом Христа. Он стойкий, но покорный, он принимает правила игры-жизни, но пытается следовать своему кодексу чести, не сходя с истинного пути. Словно крест, он несет Бурова на спине. Явные параллели с Евангелием?..

— Я думаю, что вы ошибаетесь. Иисус Христос — прежде всего бунтарь. Если бы он был покорен, вряд ли бы его распяли. В повести Быкова не герой вторгается в жизнь общества, а общество вторгается в жизнь героя, то есть ситуация прямо противоположна евангельской.

— Вы сказали: "Общество находится в состоянии, когда законы восстановления справедливости не работают". Это применительно к нашему времени или опять о войне?

— Все зависит от того, что мы называем войной. Есть открытая фаза активных боевых действий, а есть латентное состояние, когда агрессия в обществе проявляет себя по-другому.

— Ваш фильм "Блокада" произвел сильное впечатление благодаря работе со звуком. Хроника превратилась в действительную жизнь. Этот эффект был запланирован, или был случайной находкой?

— У меня перед съемками было несколько вариантов: я мог ввести закадровый комментарий, объясняющий происходящее; мог озвучить фильм музыкой, которая неизбежно начала бы спорить с изображением; наконец, я мог полностью реконструировать звук — создавая синхронные шумы, фоны и так далее, что позволило бы мне погрузить зрителя в атмосферу блокадного Ленинграда. Конечно, я выбрал последнее.

— Вы увидели в хронике что-то такое, чего не ожидали?

— Работать с хроникой — это всегда вызов. Вы прикасаетесь к тому, к чему никогда не имели личного отношения. С другой стороны, опыт переживания увиденного материала (а именно так случилось с материалом блокадного Ленинграда) порождает картину. Это напоминает саморазворачивающуюся структуру: материал породил впечатление, впечатление воплотилось в фильм.

— Кажется, что "В тумане" продолжает фильм "Счастье мое". Там современная дикость жизни отрывала наивного и доброго человека от связи с миром, здесь Сущеня под давлением обстоятельств приходит к самоубийству. Вам кажется, что жизнь — в широком смысле — больше не оставляет шанса на выживание и спасение? Или же вы изменили финал повести в своем фильме?

— Я не менял финал повести Василя Быкова. Фильмы "Счастье мое" и "В тумане" — это два разных фильма, сделанных одним автором. Жизнь в "широком смысле" всегда заканчивается тем, чем она заканчивается.

— Почему вы взялись за экранизацию, а не за оригинальный современный сценарий? Стали уже традиционными стенания о том, что сегодня у нас нет хороших сценариев, что сценарная школа утрачена.

— Я стараюсь держаться подальше от того, что становится традиционным. В том числе и от традиционных стенаний. Я сам пишу сценарии своих картин, и они меня вполне устраивают.

— В России опять засилье фильмов о прошлом. Почему современность и современников стало труднее описывать на экране?

— Если вы смотрите хороший фильм, то вопрос, в какое время происходит действие, будет последним вопросом, который вы себе зададите. Вероятно, дело не в том, о каком времени картина, а в том, хороша она или нет.

— Почему же вы, живя в Германии, не снимаете кино о современной Европе?

— По той же причине, по какой Гоголь не смог стать итальянским писателем, Тургенев — французским, а Достоевский — немецким.

— Как разрешилась ситуация с бюджетом фильма "В тумане"? Недавно появлялась информация, что вам не хватает 50 тысяч евро для того, чтобы доделать фильм, а на этой неделе он уже попал в каннский конкурс.

— Благодаря тому, что картина была приглашена в конкурс Каннского фестиваля, ситуация с финансированием разрешилась и мы смогли собрать полный бюджет.

— Как вы относитесь к тому, что российские киностудии получают государственные деньги от Фонда кино? Вам не кажется, что это возвращение к советской системе идеологического руководства кино?

— В России, как и в других европейских странах, система государственной поддержки кинематографа на данный момент — единственная форма существования кинопроцесса. Я не понимаю, о каком "возвращении" к советской традиции вы говорите, поскольку система финансирования кино с тех пор так и не менялась. У режиссера всегда есть возможность отказаться от государственного финансирования и найти деньги в альтернативных источниках, опираясь на свой ум и талант. В конце концов умение найти деньги на кино — часть профессии режиссера.

— Сценарист Юрий Арабов рассказывал, что после просмотра фильма "Бумажный солдат" Алексея Германа-младшего на Венецианском фестивале все другие члены жюри обратились к нему с вопросом: о чем фильм? Он им очень понравился, но они ничего не поняли. Стоит ли гордиться этим эффектом "непонимания", который у нас часто презрительно называют тарковщиной? Цените ли вы "крепкий сюжет", внятность превыше всего или же предпочитаете все тот же "туман"?

— В российском, как и в любом другом, кино критиков, кураторов фестивалей и зрителей привлекают уникальность авторского видения и умение воплотить его в фильме. Именно это является основным критерием. Я бы не стал в столь уничижительной грамматической форме использовать имя выдающегося русского режиссера. Я призываю вас уважать авторов. На мой взгляд, именно уважение к авторскому видению — главный критерий, которым руководствуется отборочная комиссия Каннского фестиваля.

Беседовала Елизавета Симбирская