"Елена" выходит в прокат в ореоле неординарной судьбы как самой картины, одной из двух главных в нынешнем киносезоне (вторая — "Фауст" Александра Сокурова), так и ее автора — Андрея Звягинцева. О природе этой неординарности — АНДРЕЙ ПЛАХОВ.
Вроде бы режиссеру везет и даже очень. Дебютное "Возвращение" завоевало "Золотого льва" в Венеции и триумфально прошло по миру, "Изгнание" и "Елена" награждены в Канне — о чем еще может мечтать кинематографист, разве что об "Оскаре". Андрея Звягинцева смотрят с интересом, а это нынче редкость в сфере авторского кино. Сам этот термин затерся и был заменен казенным "артхаусом", в результате и тот стал почти ругательным.
Между тем Звягинцев минует колею маргинального "кино не для всех", он следует художественной стратегии, которая не направлена ни в сторону коммерческого зрелища, ни в зону радикального конфликта с публикой. Эту стратегию разделяют работающие с ним продюсеры — Дмитрий Лесневский в "Возвращении" и "Изгнании", Александр Роднянский — в "Елене": в том, что такие люди находятся, есть закономерность, но есть и элемент везения. И все равно при всей востребованности это кино остается недопонятым или понятым неправильно. Русские критики, которые теперь, после успеха "Елены", печатают заискивающие интервью со Звягинцевым, в свое время сильно постарались, чтобы навязать режиссеру имидж эпигона Тарковского, ответственного за "тупиковую ветвь" нашего кинематографического древа, дающую высокодуховные, но малосъедобные плоды.
Кадр из фильма «Елена», режиссёр Андрей Звягинцев
Надо признать, сам Звягинцев дал некоторые основания для упреков в навязчивости цитат и контекстов. В его фильмах фигурируют семь дней творения, Авраам с Исааком, блудный сын, изгнание из рая, благовещение и множество других символов, метафор, мифосмыслов. Особенно густо ими насыщено "Изгнание". В силу этих обстоятельств в Звягинцеве стали подозревать носителя "неактуальной русской духовности".
Все это надо иметь в виду, чтобы оценить классическую простоту и художественную элегантность "Елены" — историю мучительных отношений женщины из низов с престарелым богатым мужем и взрослым сыном-маргиналом от первого брака. Героиня, словно медиум между двумя мирами, мечется из хайтековского рая мужниной квартиры в тихом центре Москвы в ад люмпенской окраины, обитатели которой на все забили, привычно сосут пиво, а также деньги и кровь из богатых родственников. В конце концов Елене (выдающаяся роль Надежды Маркиной) приходится делать судьбоносный выбор, и он оказывается трагическим. Роковая сила и проклятье родственных связей, невозможность порвать их даже перед лицом очевидности — это и есть главный сюжет фильма.
Елена — своего рода троянский конь в стане одной из воюющих сторон: ведь это фильм о происходящей на наших глазах и с нашим участием классовой войне — о самом драматичном из ее фронтов, который проходит внутри семьи. Но картину нисколько не утяжеляют параллели ни с греческой Еленой, ни вообще с античной трагедией. Как и прежние фильмы режиссера, это тоже притча, мифологическая модель, но впервые она наложена на жесткую и знакомую систему социальных и национальных координат: тем самым Звягинцев выбил опору из-под ног своих оппонентов.
Кадр из фильма «Елена», режиссёр Андрей Звягинцев
Конечно, и здесь кто-то поворчит, что характеры главных героев не выписаны и не сыграны по Станиславскому. В них — впрочем, как и в античной трагедии — нет исчерпывающих объяснений: например, Андрей Смирнов играет олигарха-кровососа или честного предпринимателя? Мы понимаем только, что это снобствующий интеллектуал и органический эгоист, сделавший из своей жены служанку (почему он не наймет настоящую прислугу? — спрашивает скептик). Но играет-то он блестяще, как и Елена Лядова, сделавшая небольшую роль дочери олигарха незабываемой. Емкость, аскетизм, минимализм: им подчинены и музыкальное решение, и работа оператора Михаила Кричмана — подлинного соавтора всех картин Звягинцева. Каждая бытовая мелочь работает на идею расколотого мира — и это не выглядит упрощением, потому что все детали пронзительно узнаваемы. Прорисовался пейзаж общества, в котором духовность и мораль уже не играют никакой роли, никакие институты не работают и даже религия не в силах ни отпустить грехи, ни даже облегчить душу героини.
Что же в итоге мы увидели? Нет никакой нужды политизировать картину, Звягинцев — художник, причем художник, способный развиваться. Вот почему, начав этот фильм как часть международного англоязычного кинопроекта на тему Апокалипсиса (что внушало критикам самые мрачные опасения), он в итоге снял столь же трезвый, как "Декалог" Кшиштофа Кесьлевского, тихий русский апокалипсис без заглавных букв и без всяких следов духовной истерики.