Погожим летним днем приятно порассуждать о неисчерпаемом богатстве русской литературы. Однако если попытаться промерить глубину этой неисчерпаемости, выяснится, что смысла в патриотическом оптимизме не больше, чем в чудном ленинском афоризме "Электрон так же неисчерпаем, как и атом". Глядя на фешенебельные тома серии "Филологическое наследие", расправишь плечи: "Как много у нас всего!" Перелистав их, прибавишь: "И какие же это все пустяки!"
Том "Вокруг Пушкина" составлен из дневников и статей двух ученых — Мстислава Цявловского и Татьяны Цявловской. Чтение приятное, поскольку написано все это людьми очень образованными, но и тоскливое — по той же примерно причине. Едва ли можно искренне одушевиться рассказом, например, о том, как правнучка Пушкина сообщила о своем пращуре, что "у него был ребенок от Воронцовой". Кроме изумления (чисто филологического характера) от грамматической конструкции — от кого у кого все-таки бывают дети? или Пушкин владел какой-то особой техникой? — почерпнуть тут нечего. Исторические сплетни — прекрасная штука, но чтобы они как-то трогали, объект желательно иметь посвежей.
Атмосфера книги интересней, чем сообщаемые в ней факты, но и она тоже — deja vu. Читали мы уже и переписку Оксмана и Азадовского, да знаменитые "Записи и выписки" Гаспарова — все о том же. Вообще, московский профессорский быт и московский профессорский стиль мышления описаны уже в "Собачьем сердце": квартира в Новоконюшенном, занимаемая еще с 1914 года, ученые беседы "в 31-м году на Николиной Горе", рабочий стол жены в кабинете напротив стола мужа. Трепетные ученики, которым дают задание — сосчитать количество печатных знаков в "Капитанской дочке". Числа выходят у всех разные, но тот, у которого окажутся наиболее близкими к истинному, допускается до настоящей научной работы. Ему позволяют начать заполнять библиографические карточки.
Такое занятие показалось бы страшной пыткой любому, кроме самых оголтелых пушкинистов. Это касается и книги. "Вокруг Пушкина" — альбом для своих и памятник временам, когда в наших местах водилась фундаментальная наука. То обстоятельство, что занималась она какими-то словесными инфузориями,— не важно. На то и ученые, чтоб размышлять неизвестно о чем, а потом делать выводы, которые переворачивают мир. Случай пушкинистики, впрочем, особый: могучий расцвет отрасли был вызван к жизни советским маразмом. Почему-то сталинской пропаганде ударило в голову отметить столетие гибели поэта как национальный праздник. Сейчас мемуары об этом читаешь как латиноамериканский роман: вроде и лихо написано, а ведь ни за что не поймешь — зачем. Мелькнут иной раз знакомые имена: "как крепостная, работаю на Эйдельмана. Он так мало знает по Пушкину"; "читал свою слабую повесть о Пушкине хирург Александр Дугин". Мелькнут и снова все подернется, словно старая фотография, мутью недоумения.
Покуда НЛО обгрызает последние волоконца мяса с ребер академической словесности, пассионарное, что молодой ротвейлер, издательство "Эксмо" пикирует на культуру с другой стороны. "Ты моей ночи утеха" — компактный дайджест античной любовной лирики, собрание авторов, чьи имена звучат как марки корейских автомобилей или названия лекарств: Семонид Аморгский, Децим Магн Авсоний, Пентадий, Луксорий. На самом деле читатель этих стихов обнаружит, что пару тысяч лет назад все обстояло примерно так же, как и сейчас. Возникали проблемы со спиртным: "Притонов низких был завсегдатаем; опохмелялся в полдень несмешанным". Сексуальная ориентация, случалось, хромала: "Юношу ты моего,— живешь ли на пастбищах тучных / Иль на дремучих горах,— ты пощади, о кабан!"
Попсовая античность, какой она предстает со страниц сборника "Эксмо", украсит ваш отпуск, если вы собираетесь провести его на Средиземном море. На Соловках сборник, может быть, будет не столь уместен.
Мстислав Цявловский, Татьяна Цявловская. Вокруг Пушкина. М.: Новое Литературное Обозрение, 2000
Ты ночи моей утеха. Античная любовная лирика. М.: Эксмо-пресс, 2000