Юрий Долгосрокий

В течение 18 лет Юрия Лужкова представляли, называли и обзывали очень по-разному. Но все это время он пытался удержаться на хозяйственной платформе, которая привела его в московскую власть,— честно и довольно успешно.

Шамиль Идиатуллин

Не от мэра сего

Юрий Лужков пришел во власть не просто состоявшимся, как это принято говорить, человеком — по сути, в его советский период уложилась полноценная и вполне удачная жизнь.

Москвич во втором поколении Юрий Лужков родился в рабочей семье сельских уроженцев, закончил Институт нефти и газа имени Губкина (бывший тогда еще не кузницей олигархов и высокооплачиваемых менеджеров, а непрестижной "Керосинкой", в которую избалованных москвичей слабо подманивала даже повышенная стипендия) и 16 лет строил негромкую карьеру специалиста по автоматизации химпроизводств в отделах и НИИ профильного министерства. В 37 лет после сердечного приступа наглухо бросил пить-курить и год спустя возглавил специализированное ОКБ Минхимпрома, занимавшееся разработкой и производством автоматизированных систем и измерительных приборов, в том числе по оборонному заказу (для ВМФ и космонавтики). За 12 лет добился повышения статуса ОКБ до НПО, стал заслуженным химиком РСФСР и почетным химиком СССР, заработал от любящего коллектива прозвище Дуче за крутость, велеречивость и прическу — и ушел в союзное министерство начальником управления по науке и технике.

Дальнейшей карьере Лужкова с учетом места, времени и возраста отводилась максимум одна ступенька — выше замминистра не прыгнешь, вбок не уйдешь. К тому времени "большая химия" была не столько предметом государственной гордости, сколько главным жупелом для сознательной общественности, связавшей вдруг веселое купание Чебурашки в разноцветной речке с заметным сокращением среднесоветской жизни.

И тут случилась перестройка, решительное обновление кадровой политики партии и приход к руководству Московским горкомом КПСС Бориса Ельцина, который принялся безудержно тасовать столичную номенклатуру. Он заметил энергичного депутата-химика, трудившегося на переднем крае практической науки (депутатство, как и партийность, прилагались к должности почти автоматом), и назначил его первым заместителем председателя Мосгорисполкома. Заодно Лужков стал ответственным за стратегические на тот момент участки: АПК (перебои с продуктами уже дошли до столицы) и кооперативное движение. Этим направлением, призванным, как известно, спасти советскую экономику, занималась специальная городская комиссия, секретарем которой по распределению была назначена юная выпускница Московского института управления Елена Батурина.

Первый зампред горисполкома оправдал надежды, несмотря даже на откровенную склонность к волюнтаризму. Например, он запретил освященный десятилетиями ритуал отправки школьников и студентов "на картошку". Окрестные совхозы в ответ мрачно предсказали столице голодную смерть примерно к Новому году — но вроде обошлось. Правда, в Москве на несколько лет закрепился новый ритуал: скинувшись несколькими семьями, отправлять гонца на грузовике в совхоз за картошкой.

Тем не менее было понятно, что теперь Лужков уж точно достиг пика карьеры. Он не вписывался ни в демократические, ни в номенклатурные лидеры, а шестой десяток лет был подходящей рекомендацией для предыдущей геронтократической эпохи, но в эпоху решительного обновления казался дико немодным. Например, тогдашний начальник Лужкова Валерий Сайкин возглавил горисполком в 48 лет.

Мэрское настроение

В 1990 году в Москве окончательно победила демократия в лице Гавриила Попова, который возглавил Моссовет и приготовился разгонять зажравшихся бюрократов. Сайкин ушел в отставку, горисполком в полном составе окинул кабинеты прощальным взором. А Попов предложил Моссовету утвердить главой исполнительной власти овдовевшего год назад первого зампреда исполкома Лужкова — и обосновал идею в стилистике рейхсканцелярии: "Классический бюрократ в хорошем смысле слова, политикой совершенно не интересуется, твердый характер, из старообрядцев, совершенно не пьет". Депутаты послушались, вняв то ли рубленой характеристике и аргументам типа "попытки овладеть административным звеном явились бы самоубийством для демократических сил, не обладающих знаниями и опытом", то ли личной рекомендации Бориса Ельцина. В любом случае, самоаттестация Лужкова "Я член КПСС на хозяйственной платформе" была встречена аплодисментами.

На этой платформе Юрий Лужков и начал новую жизнь. В 54 года.

Жизнь с самого начала оказалась бурной и теперь уж точно не гарантирующей, что покоренный карьерный пик станет последним. Попов с Лужковым пытались адаптировать к городскому масштабу план Григория Явлинского "500 дней", но в основном продолжали искать продовольствие для москвичей, отсекая его от гостей столицы (решение Моссовета об отпуске товаров только по паспортам с московской пропиской и "визитным карточкам покупателя" наделало много шуму и вызвало массу подражаний по всему Союзу), а через год победили на первых мэрских выборах (кандидат в градоначальники шел парой с замом).

Самоаттестация Лужкова «Я член КПСС на хозяйственной платформе» была встречена аплодисментами

В августе 1991 года Лужков активно поучаствовал в подавлении ГКЧП и едва не выбился в лидеры союзного уровня. После путча Михаил Горбачев распустил Совмин СССР, передав его полномочия комитету по оперативному управлению народным хозяйством, составленному из четырех человек. Возглавил комитет Иван Силаев, замами стали Аркадий Вольский, Григорий Явлинский и Юрий Лужков. В этом качестве вице-мэр потряс Европу сообщением о том, что Союзу для выживания немедленно требуется не $2,4 млрд, как полагал Евросоюз, и даже не $6-7 млрд, как указывал Силаев, а ровно $14,7 млрд. Всполошившиеся европейцы бросились в Москву уточнять цифры, и к сожалению, Горбачев на всякий случай срезал запрос до $10 млрд. В итоге европейские страны решили, что и $2 млрд хватит за глаза, а Лужков покинул союзный комитет — по неофициальным данным, из-за того, что не сработался с Силаевым.

К тому моменту стало очевидным, что последние недели доживает не только Союз, но и мэрство Попова. Он интенсивно жаловался на общую усталость, скверное здоровье и саботаж подчиненных. К заму претензии, можно сказать, не относились, если не считать таковыми прогноз: "Лужков станет мэром на два-три месяца, ничего не сможет сделать и тоже уйдет, а затем разбираться с Москвой придется самому Ельцину".

Жалобы растянулись на полгода, но в июне 1992 года Гавриил Попов все-таки ушел в отставку, и президент России подписал указ о назначении нового столичного градоначальника.

Лужков стал мэром на 18 лет, смог сделать практически все, что хотел, причем не раз, и разбираться с Москвой пришлось сперва Ельцину, потом Путину, а теперь, значит, Медведеву.

Во имя мэра и прогресса

Известно, что о человеке, особенно о политике, можно судить по его друзьям и врагам. Юрий Лужков в этой связи представляется фигурой неоднозначной.

То есть с врагами все не то что в порядке, а просто блестяще, на подбор и на зависть. В выборе недругов московский мэр всегда демонстрировал поразительное единство и согласие с широкими народными массами. Враги народа немедленно становились врагами Юрия Лужкова — или наоборот, но принцип был бесспорным. Анатолий Чубайс, Борис Березовский, Борис Немцов и Сергей Кириенко, Борис Ельцин, Алексей Кудрин — эти объекты лужковского гнева, наверное, украсят доску ненависти большинства отечественных интерьеров. Относительно недавно московский мэр продемонстрировал умение наращивать доску задним числом, когда вместе с Гавриилом Поповым опубликовал статью, в которой попробовал потоптаться на свежей могиле Егора Гайдара, хотя при жизни его особо не атаковал.

Перечень друзей и партнеров Лужкова не так строен. Зато именно по стратегическим партнерам можно отследить и охарактеризовать карьеру московского мэра.

Борис Ельцин, Гавриил Попов, Владимир Гусинский, Евгений Примаков, Минтимер Шаймиев, Елена Батурина.

При поддержке Бориса Ельцина и в помощь ему Юрий Лужков шел к власти, боролся с коммунистами, обустраивал Москву, добивал Советы, впервые избирался в качестве мэра (одновременно с перевыборами президента 1996 года) и выстраивал вертикаль почти абсолютной власти. Этот этап завершился довольно быстро, упершись в намерение Кремля распространить подобную вертикаль на всю страну начиная с Москвы, которая вам тут не вотчина. А понятно ведь, что нормальной реакцией автора схемы на решение встроить его самого в эту схему будет попытка взять управление на себя, чтобы самому решать, кто и в каких уголках будет находиться. В 1999 году Лужков уже не скрывал сути противоречий с Ельциным, откровенно объясняя: "Ревность! Ревность — вечное ощущение уходящего к тому, кто мог бы прийти ему на смену". Так Ельцин перешел из второго списка в первый.

В паре с Владимиром Гусинским московский мэр наводил мост к богатому, открытому и самоуправному миру быстрой капитализации, восстановленных храмов, поделенных территорий и полюбовных договоренностей. Вместе они вступили в затяжную войну с околокремлевскими хозяйственниками, претендовавшими ровно на то же, но со своего берега. Война обернулась то ли патом, то ли клинчем, затем вдруг сменилась эпоха, и основные бойцы, Березовский и Гусинский, сокрушительно проиграли, а столичный голова отступил на заранее заготовленные позиции без потерь, не совместимых с жизнью.

Зато ставка на Евгения Примакова, в 1999 году поддержанная большинством дееспособных губернаторов во главе с Минтимером Шаймиевым, была обречена на успех. Она гарантированно вела к лайт-версии 1991 года: тогда из-под Горбачева выдернули СССР, а теперь из-под Ельцина неминуемо и охотно должна была выскочить Россия. Вместо успеха случилось катастрофическое поражение, после которого бывшим лидерам движения "Отечество — Вся Россия" оставалось примкнуть к победителям и радоваться тому, что живы и успели переизбраться.

Все радовались по-разному, но так, чтобы даже мысль о замахе на федеральный уровень представлялась буйным бредом. Юрий Лужков сосредоточился на росте вглубь и совсем вширь. Именно в нулевые годы московское строительство приобрело подавляющий практически все характер, всеобъемлющими стали точечная застройка, а также замена ветхих, и не только, памятников архитектуры новоделами. А Елена Батурина из производителя пластиковых кресел и посуды превратилась в крупнейшего девелопера, войдя в первую тройку богатейших женщин планеты. Что, видимо, должно было уберечь ее от бесконечных подозрений в поддержке со стороны мужа, который строителем не был никогда, зато пять лет проработал в НИИ пластмасс. При этом руководители "Интеко" до сих пор твердо придерживаются версии, согласно которой запрет, еще в начале 90-х наложенный Лужковым на работу компании в Москве, соблюдается почти безукоризненно.

Помимо этого столичный мэр нарастил присутствие за пределами страны, усилив финансовую и моральную помощь Севастополю, Абхазии, Аджарии и дружественным украинцам, придумывая остроумные способы воздействия на недружественных украинцев, грузин и прибалтов, а заодно предложив перебросить уже наконец на юг северные реки. Но даже это не растрачивало всех запасов энергии Юрия Лужкова: остатки он направлял на улучшение атмосферы и ноосферы, практикуя разгон облаков и пчеловодство, выпуская десятки книг и патентуя изобретения из самых разнообразных областей человеческих знаний. Начало этому было положено в 1983 году разработкой сорбционного гамма-резонансного детектора для спектрального исследования газовых смесей (с помощью трех соавторов), а продолжилось, по данным СМИ, изобретением кваса, доильного стакана, буровзрывных работ на затопленной территории и тетраазахлоринов как фотосенсибилизаторов для фотодинамической терапии (от трех до 21 соавтора).

Лужков не скрывал сути противоречий с Ельциным, объясняя: «Ревность! Ревность — вечное ощущение уходящего к тому, кто мог бы прийти ему на смену»

Это не отвлекло Юрия Лужкова от того, чтобы в 2003 году победить увереннее, чем в прошлый раз (74,81 против 69,89%).

На середине дистанции заботливый Кремль предусмотрел контрольный выстрел: в 2005 году из команды Лужкова были выбиты сразу три ключевых игрока — Валерий Шанцев, Георгий Боос и Михаил Мень, сосланные губернаторами важных, но не столичных регионов. Есть версия, что повод к этому дал сам московский мэр, который за полгода до перегруппировки сил решился открыто выступить против начавшейся в стране монетизации льгот, которая ломала выстраданный и вполне работоспособный хозяйственный план соцподдержки москвичей.

Более в путинский период Юрий Лужков федеральными проблемами вслух не интересовался. Напротив, московская мэрия тихо шлифовала методики приведения всех ветвей власти к единственно возможному мнению, подавления микробунтов и профилактики митингов, вполне пригодные для широкого использования. В 2007 году московский мэр был предложен Владимиром Путиным на пятый срок. В эпоху Дмитрия Медведева Лужков касался всероссийских тем дважды — высказавшись по поводу целесообразности губернаторских выборов (неосторожно) и строительства трассы сквозь Химкинский лес (по-хозяйски, но необдуманно). Этого оказалось достаточно.

Не зная мэра

Немосквичи, как известно, москвичей не любят — и наоборот. То есть при раздельном существовании два этих отряда друг про друга практически не вспоминают, но при первом же соприкосновении бочки наработанных поколениями аргументов опорожняются просто в пулеметном режиме: вы с колхозов понаехали, а вы за счет колхозов жируете и т. д.

Фигура Лужкова давно стала отдельным поводом для дискуссий. Среднестатистический москвич отзывался о градоначальнике в довольно багровых тонах, припоминая ему все, от жены с дорогами и Петром до убитого центра с засильем иноземцев и воздвижением дорогущего торгового комплекса поверх детсадика. А эта скотская точечная застройка с уничтожением настоящей Москвы, а эти тщательно подготовленные пробки, а эти бесконечные взятки врачам-ментам-чиновникам-гробокопателям, а эти — прости, ничего личного — гастарбайтеры. Среднестатистический немосквич, оправившись от возмущения, брал собеседника за руку и, нежно глядя в глаза, предлагал немедленно выехать за МКАД, изучить там ситуацию с дорогами, садиками, гастарбайтерами и женами мэров — и потом денно и нощно молиться за здравие дорого Юрия Михайловича, который держит исторически чумазую первопрестольную в чистоте, платит обалденные пенсии и строит не только для себя. К тому же каждый из москвичей усилиями мэра стал как минимум миллионером (способным в любой момент продать квартиру и переехать в более удобную местность, коли Москва так не нравится), а то и рантье (безбедно живущим за счет сдачи в аренду бабушкиной площади). Заодно этот имущественный ценз, пришедший на смену закрытому статусу столицы, который год защищает москвичей от понаехавших. Характерно, что немосквичу, совладавшему с этим цензом, достаточно полугода, чтобы стать москвичом хотя бы в части неприязни к градоначальнику.

Феномен объясняется просто: при Юрии Лужкове Москва стала городом, в котором хорошо работать и отдыхать, но плохо жить и умирать. Таковы издержки хозяйственного подхода, так долго обеспечивавшего успех и любовь большинства начинаний Юрия Лужкова.

Враги народа немедленно становились врагами Юрия Лужкова — или наоборот, но принцип был бесспорным

Говорят, любая нормальная женщина мечтает о хозяйственном муже. И когда мечта сбывается, наступает счастье. Обретенный заведующий хозяйством быстро меняет прокладки на капающем кране, убирает торчащие провода, чинит люстру, перестилает скрипящий пол — в общем, делает все хорошо и красиво. Тут счастье кончается. Потому что красота требует не только жертв, но и постоянного развития. И муж, окинув площадку хозяйским взором, начинает деятельно переносить стену, развешивать изящные занавесочки, расставлять статуэтки, заменять вот эту дурацкую пыльную мазню столетней давности на роскошный пейзаж, нарисованный настоящим художником с Арбата, украшать потолки лепниной, двери — позолотой, а ванную — джакузи с встроенным унитазом, и чтобы дверной звонок орал песней Газманова. Честно убивается, по рынкам ездит, работяг подтаскивает — а жена, коза, недовольна.

А иногда мужу становится тесно в квартире, и он принимается облагораживать лестничную площадку, подъезд и двор. Причем на замечание старшего по подъезду отвечает дерзко и грозит управдомом.

Вот тут управдом вместе со старшим по подъезду и исполняют свою давнюю мечту.