Главный вопрос, который оставляет после себя 1998 год, это вопрос о том, не пора ли вместе с его итогами подвести и итоги исторического пути страны. Если назвать уходящий 1998-й "годом прозрения" будет слишком большим комплиментом, то назвать его "годом утраченных иллюзий" можно вполне.
Двадцатый век, вернувший моду на иррационализм, подтвердил меткое замечание одного из скандинавских философов о том, что смена эпох в истории человечества далеко не всегда совпадает с календарной сменой дат. Так, например, минувший век начался с Великой французской революции, а завершился первой мировой войной. С точки зрения современного европейца, падением Берлинской стены должен завершиться и век XX.
Если для Западной Европы водоразделом эпох стал 1991 год, то жителей России со вступлением в новую эру следовало бы поздравить сейчас. Нет ни малейшего сомнения, что минувший год войдет в историю страны как год, в который она из одной системы координат перешла в другую. Никогда со времен XX съезда КПСС в стране не происходила так быстро переоценка ценностей.
Еще недавно звучавший как гимн молодому и уверенному в себе российскому капитализму слоган рекламной кампании Сергея Лисовского "Модно жить в России" теперь воспринимается как неудачная пародия. Равно как и ее не слишком удачливый автор.
Еще в феврале могучей глыбой в российской политике виделся всем тогдашний премьер Виктор Черномырдин. "Преемник", "газовый магнат", "первый из олигархов", главный претендент на право именоваться "человеком, который ввел Россию в новое тысячелетие",— какими только эпитетами в то кажущееся сейчас бесконечно далеким и наивным время его не награждала российская общественность!
Где же теперь "наш Степаныч"?
Степаныч — на политической свалке.
Еще в начале года политическими гигантами, Игроками с большой буквы и вершителями судеб страны казались вечные антагонисты — Анатолий Чубайс и Борис Березовский.
Возможно, вечными антагонистами они так и остались, однако сейчас это уже мало кого интересует: как оказалось, если они и игроки, то в лучшем случае в подкидного дурака и уж никак не в бридж.
"Ну, Анатолий Борисович, что теперь нам скажете?" — с месяц назад посмеивался над раскрасневшимся апостолом либерализма Владимир Гусинский, ожидая на форуме российско-американской деловой элиты выступления председателя РАО ЕЭС. В выступлении должен был прозвучать анализ проекта новой правительственной экономической программы, несколько минут назад представленной первым вице-премьером, коммунистом Юрием Маслюковым.
Председатель оказался на высоте своего положения: программу одобрил, поддержал и стал горячо защищать.
В отличие от идейного Чубайса Борис Березовский никогда не имел репутации последовательного и целенаправленного политика. Точнее, цели у него были, но каждый раз они на поверку оказывались сугубо индивидуальными.
Поскольку интересы страны почему-то все время с ними расходились, за Березовским закрепилось звание "черной метки" — вслед за Аркадием Вольским его участие в любом проекте стало предвестником неминуемого краха этого проекта (возвращение Черномырдина, спасение банка СБС-АГРО, реформа СНГ, смена руководства ФСБ и т. д.).
Вместе с Чубайсом и Березовским на политическую свалку отправились и те, кто связал с ними свое имя,— рыбкины, кохи, бойки и прочие мостовые.
Хуже всего, однако, пришлось главе государства.
Если кто теперь и может от всего сердца воскликнуть "Свободен, свободен, наконец-то свободен!", то это Борис Ельцин.
В этом году президент действительно добился для себя абсолютной свободы. Он может теперь работать в Кремле, а может не работать. Он может лежать в ЦКБ, а может отдыхать в Горках или Барвихе. Или даже в Завидово. Подобного рода выбор может теперь волновать в стране лишь его охрану плюс человек пятьдесят высших госчиновников.
Для всей остальной страны президента уже не существует. Что бы Ельцин ни делал, что бы ни говорил, какую бы дееспособность ни пытался продемонстрировать — ему все равно уже не вернуть никогда ту невидимую, но всегда безусловно ощутимую всеми ауру власти, без которой эта власть не может существовать.
Без морального авторитета, без уважения подданных, без признания с их стороны своего неоспоримого лидерства политический лидер превращается в лучшем случае в посредственного режиссера, способного максимум на то, чтобы сделать из процесса управления государством скучноватую оперетту.
С такими героями, как Таня и Валя, злодеями, как Илюхин и Коржаков, и музыковедами, как Рома Абрамович, подобная оперетта никогда не станет захватывающим зрелищем. Как и все с маркой "Сделано в России", она будет товаром второй категории качества, изобилующим плагиатом и с явным дефицитом таланта.
Последнее наиболее ощутимо в массовке, которая в какой-то момент захотела сыграть ведущую роль,— губернаторском корпусе. Еще в начале весны главы регионов робко выстраивались в очередь к премьеру Черномырдину, лихорадочно подыскивая, что бы подарить к 60-летию человеку, у которого разве что не было пока одного — президентского кресла.
Однако уже в конце лета регионалы во главе с вдохновленным примером Талейрана Егором Строевым попытались стать "атлантами, несущими на своих плечах Российскую Федерацию". Атлантами стать не удалось — после первых же демаршей Николая Бордюжи и Сергея Алмазова бодрость духа губернаторам изменила. Извечный чиновный страх перед уголовными следователями взял верх.
Атлантов, способных возложить на свои плечи страну, в стране в итоге не нашлось.
Что же сломало страну в этом году? Что заставляет вспомнить 90-летней давности комментарии европейских газет по поводу поражения России в войне с Японией: "Трагическое фиаско стремительно прогрессирующей нации"?
Большая часть российского общества уже осознала, что 17 августа этого года было не просто "черным понедельником", не просто финансовым и банковским кризисом. После 17 августа Россия оказалась перед могильным камнем, на котором выбиты две даты: "02.01.1992--17.08.1998".
Необратимое крушение экономической модели, которую более или менее активно, более или менее последовательно строило российское правительство с начала 1992 года, привело к развалу всей политической надстройки, опиравшейся на идеи, почему-то в российской интерпретации ассоциировавшиеся с монетаризмом.
Вслед за этой надстройкой начали разваливаться и крупнейшие российские финансово-промышленные группы, ставшие производными от этой политической надстройки. Сметены на обочину большого бизнеса Владимир Виноградов со своим Инкомбанком, Александр Смоленский с СБС-АГРО. Владимир Потанин, бывший еще недавно олицетворением процветающего "мальчика-мажора" российского бизнеса, с казавшимся неуязвимым ОНЭКСИМбанком истекает кровью, сражаясь как с иностранными кредиторами, так и с крупнейшими российскими клиентами (например, "Сургутнефтегазом"). Лишь группа "Альфа", переместившись с периферии олигархии в самый ее центр, пытается сочетать оборонительные бои с наступательными.
Суть экономической модели, называющейся в России "монетаризмом", схематично (большей глубины в ней и не было) можно описать так: правительство и Центральный банк направляют все усилия, чтобы создать макроэкономическое равновесие, снизить до минимальных показателей инфляцию, сделать твердой национальную денежную единицу, обеспечить неэмиссионное финансирование бюджетного дефицита и, либерализуя финансовый рынок, обеспечить приток в страну инвестиций. В условиях ограниченности возможностей внутреннего накопления решающую роль в инвестиционном процессе должен был сыграть иностранный капитал.
Плохо или хорошо, но на практике экономическая политика, последний всплеск активности которой пришелся на март 1997-го — март 1998 года, вела к росту присутствия иностранного капитала в российской экономике и, соответственно, усилению зависимости от него. Результаты ее, однако, оказались прямо противоположными декларировавшимся целям.
"Нам не повезло",— только и смог сказать 17 августа "дедушка российских рыночных либералов" Евгений Ясин. У тех, кто сейчас, объединившись в клуб бывших правительственных либералов, проводит полуконспиративные встречи под лозунгом "Мы ничему не научились и ни о чем не жалеем!", объяснение случившегося элементарно: все делалось правильно и деньги в Россию в 1997 году пошли, все необходимые условия для экономического роста за счет массированного притока капитала были созданы (низкая инфляция, твердый обменный курс, возможность репатриировать прибыль и т. д.) — но все смешал мировой финансовый кризис.
В интервью программе "Зеркало" 4 октября Анатолий Чубайс признал, что ошибался в своих прогнозах, считая, что, несмотря на неблагоприятные внешние условия, российское правительство все же сможет добиться успеха, проводя прежнюю экономическую политику.
На самом деле тот факт, что экономические либералы в России потерпели полный крах, говорит о другом: они неглубоко успели изучить экономическую теорию, быстро превратившись из экономистов в политиков и администраторов. Общей бедой их стало то, что они часто в силу возраста и воспитания склонны к восприятию новых идей чисто по-советски: теорема становится аксиомой, гипотеза — догматом, предположение — очевидным фактом.
Между тем нобелевский лауреат 1976 года Милтон Фридман, основатель Чикагской школы экономики, активно применявшей монетаристские методы анализа, в 1986 году в статье в Wall Street Journal признавал: "В настоящий момент нам явно не хватает знаний о долгосрочных экономических процессах".
Экономика, как и физика, является наукой, все законы которой познать невозможно. Поэтому главный тезис Фридмана всегда состоял в том, что "рыночная экономика лучше всего себя чувствует, когда ее оставляют в покое". Суть того, что в России привычно именуют монетаризмом,— это максимальное поощрение государством частного предпринимательства, свободного, не обремененного никаким бюрократическим регулированием рынка, свободной и жесткой конкуренции.
Возможно, в конце 1991-го — начале 1992 года правительство Гайдара действительно пыталось проводить во многом монетаристскую экономическую политику по канонам чикагской школы. По крайней мере, Гайдару, Авену и Нечаеву нравилось, когда их называли "чикагскими мальчиками".
Однако уже с 1993 года ни о каком следовании экономическим теориям чикагской школы не могло быть и речи.
Во-первых, в России нет по-настоящему свободного предпринимательства. Частный бизнес, за исключением крупнейших финансово-промышленных групп, находится либо под крышей криминальных структур, либо под жестким контролем региональных и местных администраций.
Во-вторых, существующая налоговая система таким непосильным бременем легла на плечи основных доноров бюджета (предприятия, производящие около 10% ВВП, обеспечивают до 80% государственных доходов), что это дает все основания говорить о чрезвычайно высокой степени государственного регулирования российской экономики.
Иными словами, государство и в лучшие времена Чубайса удерживало за собой командные высоты в экономике, что ничего общего не имеет с чикагской школой и монетаризмом. Нынешние либералы, ставшие 17 августа в одночасье "вчерашними", кривят душой, когда дают клятву верности рыночным идеалам. На практике они — к беде российской экономики — никогда им не следовали.
Тот факт, что после 17 августа история страны как будто стала развиваться под лозунгом "Полный назад!", тем не менее, не дает безусловных оснований для апокалиптического сценария, словно заданного неуместными и зловещими похоронами останков царской семьи минувшим летом.
Да, действительно в аппарате правительства как дома чувствуют себя ксенофобы и националистически настроенные радикалы.
Да, коммунисты, как павлины распустив хвосты, важно дефилируют вокруг Белого дома.
Да, из магазинов начинают постепенно исчезать товары, а к началу весны ожидается дефицит продовольствия.
Да, американское и российское правительства, как и в конце 1991 года, согласовывают планы оказания России гуманитарной и продовольственной помощи.
Да, объективное усиление центробежных тенденций грозит привести Россию на путь, пройденный семь лет назад СССР.
Усталая и сломленная страна не обладает внутренней моральной силой для того, чтобы предпринять решительные действия и вырваться из тисков нынешнего кризиса. По-прежнему большинство людей считают, что стремление к материальному успеху, к богатству, к интеллектуальному совершенствованию и карьерному росту является чем-то постыдным.
Чувство ответственности оказывается размытым, стимулы к труду — подавленными, а государство пытается делать вид, что оно в состоянии обеспечить минимальные потребности всех, и тем самым искусственно сдерживает инициативу людей. Правительство хочет быть хорошим для максимально возможного большинства, забывая о том, что в истории на самом деле оказываются достойными уважения только правительства с характером. Как говорила Маргарет Тэтчер: "Никому не нравится правительство, состоящее из мягких игрушек".
И все же, как показывает история, хотя в России и развиваются худшие из возможных сценариев, катастрофические прогнозы в ней не сбываются никогда.
Они не сбудутся, если российское общество найдет в себе силы выработать жизнеспособную либеральную альтернативу прежней монетаристской политике, дать своей стране стратегию, следуя которой она сможет прорваться в будущее. Сейчас, очевидно, наступает новый период экономического развития, содержанием которого должна стать активная промышленная политика, ориентированная на развитие национального производства при условии сохранения частной собственности, свободного рынка, конкуренции и демократической политической системы.
Если Россия даст в очередной раз увлечь себя иной философией — она отправится на свалку вслед за Чубайсом.
ИВАН ПЕТРОВ
НИКОГДА ЕЩЕ СО ВРЕМЕН XX СЪЕЗДА КПСС И РАЗВЕНЧАНИЯ СТАЛИНА ПЕРЕОЦЕНКА ЦЕННОСТЕЙ НЕ ПРОИСХОДИЛА В СТРАНЕ ТАК БЫСТРО
ЛИБЕРАЛЬНЫЕ ВЕРШИТЕЛИ СУДЕБ РОССИИ ОТПРАВИЛИСЬ НА ПОЛИТИЧЕСКУЮ СВАЛКУ. АТЛАНТОВ, СПОСОБНЫХ ВЫНЕСТИ НА СВОИХ ПЛЕЧАХ СТРАНУ, В СТРАНЕ НЕ НАШЛОСЬ
ЛИБЕРАЛЫ КРИВЯТ ДУШОЙ, КОГДА КЛЯНУТСЯ В ВЕРНОСТИ РЫНОЧНЫМ ИДЕАЛАМ. НА ПРАКТИКЕ ОНИ, К БЕДЕ РОССИЙСКОЙ ЭКОНОМИКИ, НИКОГДА ИМ НЕ СЛЕДОВАЛИ
БУДУЩЕЕ СТРАНЫ ЗАВИСИТ ОТ СПОСОБНОСТИ РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА ВЫРАБОТАТЬ ЖИЗНЕСПОСОБНУЮ ЛИБЕРАЛЬНУЮ АЛЬТЕРНАТИВУ ПРЕЖНЕЙ ПОЛИТИКЕ