Английский журналист Оуэн Мэтьюз, англичанин по отцу и русский по матери, написал книгу о своей семье, о трех ее поколениях (в оригинале она так и называется: "Дети Сталина: три поколения любви и войны"). Его дед Борис Бибиков, крупный партработник, был расстрелян в 1937-м; бабку на десять лет отправили в лагерь; дочери Ленина и Людмила (мать рассказчика) попали в детдом. В октябре 1963 года Людмила познакомилась с молодым англичанином Мервином Мэтьюзом, и с этого начинается основной сюжет книги. К тому моменту Мервина уже давно пытался завербовать КГБ, он на вербовку не поддался, и накануне свадьбы с Людмилой его объявили персоной нон грата и выслали из СССР. Пять лет Мервин сражался за право воссоединиться с невестой, и поразительным образом в конце концов ее выпустили в Англию.
Эта его борьба составляет, конечно, сильный контраст со всеми русскими историями книги. Там каждый шаг делался словно вопреки страшной силе тяжести, и на этом фоне деятельность Мервина кажется разворачивающейся чуть ли не в невесомости: он едет в Швецию, чтобы пробиться к приехавшему туда Хрущеву; ищет в Париже письма Ленина, чтобы соблазнить ими советское руководство; разбрасывает по Лондону листовки и т. п.
Мэтьюз внимательно слушал чужие рассказы — матери, тетки, отца — и точно передает картины, сохранившиеся в чужой памяти. При этом каждый эпизод семейных воспоминаний он проверил и обосновал тщательными историческими разысканиями. С рассказами о прошлом он сопоставляет собственные впечатления от России 1990-х. В книге нет никакой клюквы, которой мы обычно (заранее злорадствуя) ждем от иностранца, берущегося писать об "ужасах русской жизни". (Единственное исключение — рассказы о вербовщиках из КГБ, соблазняющих Мервина ресторанами, русскими красавицами, озером Байкал, стройками социализма и борьбой за мир; но это не вина автора, эти вербовщики с их соблазнами в самых достоверных и точных мемуарах всегда выглядят ходячей клюквой — наверно, такими они были и в реальности).
Оуэн Мэтьюз «Антисоветский роман»
Клюквы, то есть того, что пишет "наивный иностранец", в "Антисоветском романе" нет, но есть то, что, возможно, хуже любой наивности,— какая-то межеумочность автора по отношению к той страшной, тяжелой жизни, о которой он рассказывает. Мэтьюз то хочет щегольнуть тем, что, пожив в Москве 1990-х, то есть в "жутком, безбожном мире, где у человека, обезумевшего от чудовищной свободы, проявлялись самые темные свойства его натуры", он постиг самые глубокие глубины жизни, и поэтому берется самоуверенно рассуждать о чувствах своих героев, например, так: "О чем думал Бибиков, укладывая в портфель бумажные пакеты с сосисками и колбасой, когда на город опускалась ночь с ее жутким урожаем голодных и отчаявшихся беженцев из деревень? Я уверен, что он думал: "Слава богу, это не мы, а они"". То он, наоборот, хочет отгородиться от "жалких безумцев", живущих в России, и рассуждает уже так: "Стоит не удивляться безоглядному размаху их разгула, а снисходительно относиться к их страстям — они должны соответствовать глубине их страданий".
В 1996 году Мэтьюза избили на улице, милиция мгновенно арестовала нападавших, на очной ставке они умоляли Мэтьюза забрать заявление, но было уже поздно, дело заведено: "Весь ужас и чувство вины, которые я испытывал в те минуты, когда эти двое несчастных передо мной унижались, глубоко запали в меня и терзали мою душу. Думаю, многие русские носят в себе подобный мутный осадок пережитых потрясений, чувства вины и желания предать все забвению. Это невозможно сравнить с внутренним миром избалованных европейцев, среди которых я вырос". Мэтьюз пишет так, словно "ужас и чувство вины" можно попробовать как экзотическое блюдо — и тогда можно будет щеголять недоступной избалованным европейцам искушенностью, но, разумеется, без всякого риска превратиться в униженного русского.
М.: Астрель, Corpus, 2010