Даниил Хармс очень любил девушек. И всю жизнь он не мог терпеть детей. Просто не выносил их. Для него они были тьфу, дрянь какая-то. Его нелюбовь к детям доходила до ненависти. И эта ненависть получала выход в том, что он писал детские стихи. Одевался Хармс как-то странно, не так, как все: клетчатый пиджак, сшитый по заказу, брюки гольф, гетры. Он ходил с палкой и курил трубку. Все радовались, встречая Хармса, потому что он всех умел доводить до хохота. Очень важную роль в его жизни играла область сексуального: и с той спал, и с этой... Но у него была жена, которую он тоже очень любил. Жену он называл Фефюлькой, потому что она была маленькая. Хармс научил ее курить маленькую трубочку, а еще она всегда носила с собой крошечную собачку Тряпочку.
Та самая маленькая жена Хармса, Марина Владимировна Малич (сам Хармс настоял, чтобы она не меняла свою девичью фамилию, а от второго брака ей досталась фамилия Дурново) спустя многие десятилетия рассказывает о своей судьбе в книге "Мой муж Даниил Хармс". Это искренний и трагический рассказ о любви к странному человеку. Хотя целые куски повествования, вроде собранных выше, по стилю напоминают хармсовские же "анекдоты". Может быть, таким образом отполировала их память вдовы. А может быть, именно так выстроил запись обрывочной исповеди Владимир Глоцер, которому и принадлежит доблесть удивительного открытия. Дело в том, что Марина Дурново после страшного февральского дня, когда из окошка тюрьмы ей сообщили о смерти Хармса и выбросили назад жалкий пакетик с кусочком хлеба, внутренне распрощалась со страной, так жестоко поступившей с ее Даней: "Зачем мучили? За что?! Кому он мешал? Писал детские книжки..." Во время войны она оказалась в Германии, а оттуда перебралась в Венесуэлу. Владимир Глоцер, исследователь творчества Хармса и обэриутов, по собственной инициативе отправился в Венесуэлу, чтобы записать воспоминания уникальной свидетельницы.
Двухтомник произведений Хармса, Введенского, Олейникова и других членов дружеского сообщества "чинарей", изданный в девяностые годы (однако "чинари" были засекречены, на титульной странице год издания обозначен не был), долгое время оставался библиографической редкостью. Чтобы его достать, нужно было ехать на книжный рынок в "Олимпийском", знать пароль "Где здесь продается славянский шкаф?" и в обмен на толстые красные книжки из серии "Русская потаенная литература" отдавать конвертируемую валюту. Теперь "чинари" вышли вновь, на этот раз датируемые двухтысячным годом и, к сожалению, ограниченные тиражом две тысячи экземпляров. Наконец читатель сможет внимательно познакомиться с наследием знаменитой компании. Здесь есть тексты, которые и сегодня кого угодно "доведут до хохота" (помимо стихов и "Случаев" Хармса составители включили в двухтомник и его письма, по остроумию и парадоксальности не уступающие художественным текстам), есть и трагифарсовая проза (например, хармсовские "Помеха" и "Реабилитация", одно из последних произведений писателя, где ужас арестов и убийств передан так, что мурашки бегут по коже). Здесь же найдем философские тексты Леонида Липавского и Якова Друскина, дневники и переписку "чинарей", записи их бесед. Но только нет в новом издании Александра Введенского. Он заявлен на обложке книги, перечень его произведений указан в содержании, однако издателям не удалось договориться с представителем наследников поэта. А представитель — все тот же самый Владимир Глоцер, открывший для нас вдову Хармса, но прибравший к рукам "Елку у Ивановых", "Бурчание в желудке во время объяснения в любви", "Заболевание сифилисом, отрезанную ногу и выдернутый зуб". Прямо зловещая история. Чтобы почитать Введенского, придется идти за двухтомником, изданным "Гилеей" (за что Глоцер судился с ними несколько лет).
Из всех литературных группировок самым жестоким гонениям подверглись обэриуты. Были арестованы, а затем погибли при загадочных обстоятельствах Хармс и Введенский, Олейников был расстрелян. Однако главный гонитель именно сейчас выступает как их коллега по цеху. Новая книга Михаила Вайскопфа так и называется "Писатель Сталин". Сталин, как известно, путал Гоголя с Гегелем, вообще плохо знал русскую классику, однако неплохо ориентировался в современной словесности и демонстрировал неожиданные познания в мелких литвопросах. Исследователь подробно анализирует сталинские тексты, а также записи его выступлений: скудная и тавтологичная речь генсека загадочным образом обладала магической убедительностью для послушных масс. За развенчанием Сталина-писателя закономерно следует и развенчание Сталина-политика, который умудрился отредактировать Советский Союз, раскулачить метафору и провести массовые репрессии против русской речи. Речь Сталина зачастую яркий образец абсурда, в его образе есть зловещая потусторонность (Вайскопф анализирует влияние на своего персонажа кавказской мифологии). Однако писатель Сталин и писатель Хармс — полные антиподы. Хармс — воплощение независимости, оригинальности, игрового начала в творчестве и в жизни. Сам он называл себя вестником. Глядя на страшную фотографию Хармса из следственного дела 1941 года (Марину Дурново огорчило то, что у нас эта фотография вообще предана гласности), понимаешь, что, чтобы ни говорили о "власти литературы", реальная власть всегда оказывается совсем у других людей.
В книге Михаила Берга "Литературократия" самое интересное — название. Мы живем в эпоху множества "кратий" (Михаил Эпштейн в свое время писал о "видеократии"). Литература как власть — идея не такая уж новая: Пушкин называл властителями дум и императора Наполеона, и литератора Байрона. Берг говорит о перераспределении власти в литературе самого последнего времени, исследуя, как на смену тотальному литературоцентризму приходит писательская борьба за известность, успех, деньги. Как бы ни забирался писатель в андерграунд, каким юродивым он бы ни притворялся, в душе каждый жаждет "социальной и психологической легитимности". Нынешние концептуалисты и постмодернисты в этом смысле не очень отличаются от романтиков и реалистов. Новые поэты по-своему вступают в диалог с царями и книгопродавцами. Жизнь опережает любую теорию, и пока Берг дописывал свою книгу-диссертацию, Б. Акунин, лишь однажды упомянутый исследователем в одном ряду с пока только алчущими популярности прозаиками, уже вышел на первое место в списках литературократов.
ЛИЗА Ъ-НОВИКОВА
Владимир Глоцер. Марина Дурново. Мой муж Даниил Хармс. М.: Б.С.Г.-Пресс, 2000
"Сборище друзей, оставленных судьбою..." А. Введенский, Л. Липавский, Я. Друскин, Д. Хармс, Н. Олейников: "чинари" в текстах, документах и исследованиях. В 2-х томах. М.: Ладомир, 2000
Михаил Вайскопф. Писатель Сталин. М.: Новое литературное обозрение, 2001
Михаил Берг. Литературократия. Проблема присвоения и перераспределения власти в литературе. М.: Новое литературное обозрение, 2000