Бывший начальник службы безопасности президента РФ генерал-лейтенант Коржаков и бывший национальный спортсмен Федоров решили приобщить широкие телезрительские массы к апофатическому (т. е. базирующемуся на доказательстве от обратного) богословию. Предметом публичного доказательства были слова бл. Августина: "Sine iustitia quid sunt regna si non latritudines magni" — "Вне справедливости что такое государства, как не большие разбойничьи шайки?".
Трактователи бл. Августина своей горячей исповедью старались на собственном примере уверить сограждан, что епископ гиппонский был совершенно прав и что в нашем случае не наблюдается никакой разницы между этими общественными институтами. Делясь со зрителями своими проблемами, братья-разбойники нимало не говорили о соображениях общественной пользы и государственного блага (каковая оговорка на публику прежде считалось совершенно необходимой при совершении государственным мужем неблаговидных деяний), а по-свойски рассказывали о своем нелегком разбойничьем быте: грабеж, дележ, наезды, разборки — работа трудная, опасная и порой утомительная.
В стародавние времена государственные деятели такого рода по крайности признавали свои деяния в чем-то не совсем обычными, тогда как для героев нашего времени все это обыденная норма, поскольку о существовании каких-то иных норм государственной и общественной жизни они и в самом деле не имеют понятия. Другое отличие в том, что герои прежних эпох и их счастливые подданные не имели дела с телевидением. Если бы во времена Екатерины II в каждой крестьянской избе стояло по телевизору и матушкины фавориты стали бы в вечерних новостях Императорского Российского Телевидения (ИРТ) подробно разбираться, кто сколько наворовал и кто кого намеревался замочить, ход отечественной истории мог бы сильно измениться. Третье и самое существенное отличие в том, что личности типа Коржакова, Федорова и их партнеров по интригам вполне обычны для эпохи "цветущей сложности", как Константин Леонтьев именовал зрелый феодализм. Однако тогда существовал еще один обычай: для поддержания цветущей сложности в стабильно цветущем состоянии особо отличившихся фаворитов и финансистов периодически прилюдно вешали за шею, и эта оздоровительная процедура возвращала простому народу душевное спокойствие. Очевидно, организаторов и участников телевизионных шоу необычайно привлекает цветущая сложность, но непонятно, как они намерены реализовывать ее необходимый последний компонент, тем более что Совет Европы потребовал от России полностью отменить процедуры такого рода.
Разве что шоумены взяли за образец Францию при ancien regime, когда вдохновляемые принципом "после нас — хоть потоп" генеральные откупщики (так назывались тогда уполномоченные банкиры) резвились в казне не хуже героев нашего времени и их также никто не подвергал никаким болезненным процедурам. Итогом такого приятного времяпрепровождения стало наступившее после 1789 года царство разума — вероятно, сильные мира сего решили, что и Россия что-то давно не бывала в этом царстве.
Казалось бы, если политическая элита и не думает о судьбах вверенной ей страны, то по крайности о состоянии гвардейских частей она должна думать: при таком безразличии к нравственному авторитету власти трудно рассчитывать на что-либо иное, кроме авторитета силы. Однако сила принципа "после нас — хоть потоп" как раз в его универсальности: нет статей бюджета, которые были бы от него защищены, и деньги на армию уходят в то же таинственное "никуда", что и все прочие государственные финансы. Текст из жизни ВДВ показывает, что бравые парашютисты находятся в том же плачевном финансовом состоянии, что и прочие войска. Российский XVIII век — шесть дворцовых переворотов за тридцать семь лет — наглядно показал смысл выражения "гвардия ропщет". Теперь же дело усугубляется тем, что в отличие от женственно нежных Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны и матушки-Екатерины друг парашютистов ген. Лебедь — резкий и мрачный мужчина.
Конечно, гвардии было бы мудрено не роптать на безденежье. Бичом позднеабсолютистских государств XVIII века, к которым очевидным для всех образом причислилась и современная Россия, является крайняя неэффективность фискальной системы: большая часть собираемых налогов не доходит до казны, оседая в карманах откупщиков, а наиболее богатые сословия налогов вовсе не платят. Вследствие этого власти, которым не на что содержать войско, изощряются в придумывании все новых способов доения податных сословий. В память о тех временах в Германии даже существует музей налоговых курьезов, где можно узнать о налогах на окна, на двери, на дамские наряды etc. Обзор последних налоговых нововведений позволяет заключить, что немецкий музей может быть основательно пополнен российскими экспонатами. В качестве одного из самых выдающихся может быть выставлен мэр Москвы Юрий Лужков, своим законом "О сборе на компенсацию затрат городского бюджета, связанных с механическим приростом населения" (23 млн руб. с приезжего носа) возродивший известную в средневековье так называемую еврейскую регалию, т. е. право владетельного князя собирать чрезвычайные налоги с поселившихся в его землях чужаков-евреев. Не то чтобы картинки того времени с изображением героя, рубящего топором головы налоговой гидре, и пламенным призывом "A bas les impots!" вызывали полное согласие (совсем без гидры и les impots тоже вроде бы нельзя), но, что касается еврейской регалии московского правительства, можно отчасти согласиться с пафосом просветителей, любивших обличать средневековое варварство.
Если Франция, некогда первая держава Европы, в результате последовательного воплощения в жизнь принципа "после нас — хоть потоп" в XVIII веке успешно растеряла большую часть своих заморских владений, странно ожидать, чтобы Россия, не менее горячо исповедующая это принцип, особенно преуспела в деле сплочения вокруг себя бывших союзных республик. Когда шаловливость сильных мира сего привела к тому, что денег в казне нет ни на кнут (армию, способную впечатлять соседские взоры), ни на пряник (субсидии и кредиты), братья по СССР окончательно махнули рукой на великую Русь и предались составлению приватных междусобойчиков, справедливо полагая, что русские всецело поглощены выяснением того, кто из сынов своего народа (таким возвышенным титулом ген. Лебедь именует ген. Коржакова) больше украл, и было бы нетактично мешать им в этом важном занятии.
Некогда Чаадаев, философически размышляя над российскими безобразиями, приходил к апологии католицизма. Нынешним русским, склонным к сочинению философических писем, затруднительно даже и апологизировать латинских схизматиков, ибо и у тех творится неладное. Католики, ровно белены объевшись или Вольтера начитавшись, стали обличать римского первосвященника в религиозном мракобесии и только что не обзывать его лженаместником Петра. Остается рассчитывать, что с выздоровлением понтифика вся история придет к благополучному завершению — "Добрый Папа на свободе вновь печется о народе, а кастратам де Мероде молвит в этом роде: 'Погодите ж вы, злодеи, всех (далее непечатно)'". Примерно об этом недавно говорил российский де Мероде — Чубайс, реорганизовав президентскую администрацию до сверхъестественной мощи и предостерегая чрезмерно ранних претендентов на кресло кремлевского понтифика.
МАКСИМ СОКОЛОВ