Денонсационный скандал показал простую закономерность. Лишь только власть и общество перестают угодливо стелиться перед коммунистами, как наступает неожиданный эффект: из грозных триумфаторов те обращаются в сильно перепуганных мелких пакостников.
В победном марше КПРФ, доселе мощно воспроизводившем "тему нашествия" из "Ленинградской симфонии" Шостаковича, начали наблюдаться жалобные диссонансы. Спикер-коммунист Геннадий Селезнев, несколько путаясь в собственной аргументации, в первом абзаце своего заявления указал, что для "развода" или объединения нужна воля народов, а не "правителей и парламентариев", и "умному человеку это понятно". А во втором — что лично ему и его коллегам-коммунистам исходный тезис все же чужд и непонятен: "Депутаты заявили всему миру о том, что три лидера бывших республик Союза (т. е. 'правителя'. — Ъ) у них украли страну — СССР (т. е. учинили 'развод'. — Ъ)". Очевидно, Селезнев хотел сказать, что к умным людям он не относится. В пользу столь самокритического высказывания говорит и сличение селезневского заявления о том, что думская денонсация имеет лишь "морально-политическое", но никак не юридическое значение, с не менее твердым заявлением его товарища по фракции Анатолия Лукьянова, о том что думские документы, "безусловно, юридическую силу имеют — это я говорю как доктор юридических наук". Картину общего сумбура дополняют прогнозы Зюганова о грядущем разгоне Думы и загодя начатые депутатами поиски места для нелегального продолжения заседаний. Лидер КПРФ явно желал выступить в роли Цицерона, который явился в сенат обличать Катилину, надев на себя латы, дабы показать, какая опасность угрожает ему лично. Но реплика Ельцина "пусть Зюганов не боится и не ездит на работу на БТР" несколько смазала образ доблестного римского героя.
В столь нервное состояние коммунистов привели всего два, казалось бы, не столь уж страшных события: резкий ответ Ельцина, назвавшего действия коммунистов опасными и безответственными и, как выразился Селезнев, "пропагандистские штучки прессы". В штучках-то все и дело.
Все СМИ, кроме нацистских и коммунистических, увидев обновленное "человеческое лицо" КПРФ, очнулись от гипноза и, движимые понятным при взгляде на такое лицо инстинктом самосохранения, дружно обрушились на коммунистов, оставив прокоммунистические софизмы и начав, наконец, называть вещи своими именами, а коммунистов — вредными и опасными людьми, толкающими страну в новую кровавую кашу. С этой спонтанной реакцией общества совпала реакция власти, давшей деятельности КПРФ аналогичную квалификацию. В этом казусе интересы власти и общества совпали, на время они прекратили самоубийственную склоку и совместно выступили против общего врага. Россия наконец-то прекратила демонстрировать политическую импотенцию и смотреть на коммунистов, как кролик на удава, и стала весьма резко огрызаться. Этого было довольно, чтобы коммунисты впали в истерику — они слишком привыкли к тому, что уже много месяцев страна находится в состоянии плавной и тихой капитуляции. Увидев, что это не совсем так, они потеряли самообладание и искренне испугались, ожидая применения к ним единственного доступного их интеллектуальному и нравственному уровню аргумента — большой дубины. Дело не в мнимой силе коммунистов, а в страхе и бессилии общества, и чтобы коммунисты начали бояться, надо всего лишь перестать бояться самим и понять, что хуже, чем станет после их прихода к власти, все равно не будет.
Неизмеримо более голодной и разоренной, чем нынешняя Россия, послевоенной Западной Европе удалось отбросить коммунизм, и случилось это не вследствие каких-то имманентных европейских особенностей, а всего лишь потому, что власть и немалая часть общества не стеснялись говорить: "Коммунизм не пройдет". До последнего времени русские даже и не пытались произнести эту формулу, предпочитая себя заранее хоронить и оплакивать. Теперь попробовали и увидели, что коммунистов стало корчить. Может быть, эксперимент пойдет впрок.
МАКСИМ Ъ-СОКОЛОВ