"Санктъ-Петербургъ-опера" отметила 200-летний юбилей Николая Гоголя: худрук театра Юрий Александров поставил сценическую фантазию по мотивам гоголевских опер русских композиторов. С подробностями — ДМИТРИЙ РЕНАНСКИЙ.
Музыкальная композиция нового спектакля Юрия Александрова скроена с обезоруживающей бесхитростностью. От оперы Геннадия Банщикова "Как Иван Иванович поссорился с Иваном Никифоровичем" отхватили первую треть, ввернули в нее по огрызку "Черевичек" Петра Чайковского и "Сорочинской ярмарки" Модеста Мусоргского — вот и готов первый акт. Для второй половины спектакля подобные манипуляции проделаны с начальными картинами "Женитьбы" Мусоргского, сдобренными арией Собакевича из "Мертвых душ" Родиона Щедрина и щепоткой тактов "Игроков" Дмитрия Шостаковича. "Русская тройка, семерка, туз" приготовлена по аутентично гоголевскому рецепту — к гротеску Геннадия Ивановича приставлена харизма Петра Ильича, к основательности Модеста Петровича прибавлен сарказм Родиона Константиновича и развязность Дмитрия Дмитриевича — но в итоге чисто драматургически представляет собой расчлененку, оживить которую способен лишь кровоток режиссуры.
Объединить разнородные части в целое господин Александров предпочел самым избитым театральным способом — выведя на сцену Николая Гоголя собственной персоной. Оживший классик вклинивается в действие с разговорными интермедиями, а во время музыкальных номеров либо изображает бурную творческую деятельность за конторкой с пером в руках, либо (видимо, в отсутствии вдохновения) принимает активное участие в жизни своих героев — скажем, разнимая двух Иванов или строя глазки Подколесину. Молчаливый Гоголь удался режиссеру очевидно лучше Гоголя говорящего, занудно сотрясавшего воздух нравоучительными монологами о пороках, страстях и вообще о том, как скучно на этом свете. Под занавес первого акта внезапно появившийся на сцене двойник Юлии Тимошенко (приснопамятная коса, желтый костюм с откровеннейшим мини, черные туфли-лодочки и повадки Чиччолины) с размаху задвинул классику ногой в пах (очевидно, за то, что тот переметнулся к москалям).
Пятилетней давности "Нос" Юрия Александрова по сей день остается самым снайперским попаданием новейшего русского театра в поэтику Гоголя. И если бы сам господин Александров не предварил премьеру "Русской тройки" вступительным спичем, поверить в то, что забористый абсурд мариинского спектакля и квелое морализаторство вкупе с невнятной политической сатирой репертуарной обновки "Санктъ-Петербургъ-оперы" порождены одним и тем же режиссером, было бы решительно невозможно. В "Русской тройке" трюизм на трюизме сидит и трюизмом погоняет: не помнящими родства дирижирует будто бы сбежавший с детского утренника карикатурный черт, попутно управляющий оркестром и облизывающийся на стегнушки Солохи, в трио со сладострастным служителем культа устраивающей свальный грех под одеялом цвета триколора. Копни каждого героя — найдется частица черта: сквозь фрак Собакевича прорастает отнюдь не медвежья шерсть, она же обнаруживается под сорочками картежников из "Игроков". К концу спектакля приходилось радоваться уже и этой режиссерской находке: хоть какая альтернатива беззубо разведенной экспозиции "Женитьбы".
Этот спектакль довольно легко позабыть, как страшный сон, — мало ли в уходящем году выпускалось инициированных юбилейными грантами залепух. Но случай первой в новом сезоне премьеры "Санктъ-Петербургъ-оперы" куда более сложный. Судя по ней, Юрий Александров пугающе повторяет судьбу самого Николая Гоголя: начав с бытописательской витальности, он модулировал в сторону гротеска и сюра, а когда лира замолчала — начал учить жить. Радует лишь то, что на роль александровских "Выбранных мест из переписки с друзьями" "Русская тройка, семерка, туз" не тянет — весовая категория не та. Грустно было бы думать, что петербургский оперный режиссер номер один сдает пост раньше времени.