Премьера кино
В прокат вышел фильм Алекса Пройаса "Знамение" ("Knowing", 2008). Посмотрев его, МИХАИЛ Ъ-ТРОФИМЕНКОВ убедился в том, что Пройас обречен остаться в истории режиссером фильма "Ворон" ("The Crow", 1994), на съемках которого погиб от случайного выстрела актер Брэндон Ли, и не более того.
Проверенный способ бесповоротно дискредитировать любой фильм ужасов — на первых же минутах экранного времени выкатить на небосвод полную луну. В "Знамении" этот прием особенно нелеп: луна вторгается в действие пролога, разворачивающегося средь бела дня. Солнечным днем 1959 года ученики только что открытой школы рисуют образ будущего, как оно им представляется, с тем чтобы рисунки заложили в капсулу времени, которую полвека спустя вскроют школьники XXI века.
Такая же "луна", только в человеческом обличье,— Николас Кейдж, изображающий отца-одиночку, профессора астрофизики. Еще ничего, что лекции в институте он читает, словно разговаривает с первоклашками. Беда в том, что, если Кейджу велят изобразить смятение или испуг, он приклеивает на лицо дегенеративное выражение еще до того, как герою стоит чего-то испугаться. В данном случае он задолго до того, как с ним приключатся эти неприятности, выглядит так, словно ему на голову уже рухнул самолет, а затем он попал под сошедший с рельс поезд метро.
Если у него дрожат руки, то так, что земля должна ходить ходуном. Что касается пластики, то для самых мощных переживаний у Кейджа припасена фирменная стойка: ноги на ширине плеч, оттопыренные, словно вывернутые в плечах, руки. Проще говоря, он всегда выглядит, как человек, которому изверги рода человеческого связали шнурки на ботинках, и ему страшно сделать шаг. Девочке Люсинде, которая заварила всю экранную кашу, для жути нарисовали синяки под глазами — Кейдж и без синяков такой от рождения. Добиться от него большего может только Дэвид Линч или Мартин Скорсезе, но никак не Алекс Пройас.
Между тем Пройас вообразил себя почти Линчем, способным на притчу о конце света. Люсинда, вместо того чтобы рисовать, как нормальный ребенок, космические ракеты, исписала письмо в будущее рядом цифр, бессмысленным на первый, да и на последний, взгляд. Но только не для нашего астрофизика, который, выжрав от тоски по погибшей жене бутылку виски, догадался, что девочка составила на будущее расписание катастроф с указанием точного числа жертв. Последняя из катастроф — конец света, который профессор Кестлер пытается предотвратить. Первая, которую он расшифровал,— события 11 сентября 2001 года. Это особенно цинично в свете того, с каким удовольствием Пройас курочит нью-йоркскую подземку, а затем просто сносит Манхэттен с лица земли: "синдром 11 сентября" изжит, что дальше.
Капсула времени похожа на послания поколениям, "которые будут жить при коммунизме": труженики советских ударных комсомольских строек 1970-х годов закатывали такие капсулы в бетон. Кестлер тоже наделен комсомольским задором: многие годы не разговаривает с отцом и хамски третирует сестру на том основании, что отец — пастор, а он — физик. Но ему воздастся: в финале он уверует и в ангелов, и в инопланетян. А когда выяснится, что ангелы — это и есть инопланетяне, жанр фильма окончательно определится. "Знамение" похоже на брошюрки сект, верящих, что с Моисеем разговаривал не Иегова, а астронавт из туманности Андромеды. Под стать такому убогому воображению и то, как Пройас представляет себе инопланетян, которым достаточно сложить губы буквой "о", чтобы наслать на героя ветер и слепоту. Кестлер справедливо принимает этих "шептунов", как называют их паранормальные дети, за педофилов, положивших глаз на его сына: угадать в порочных блондинах в черных плащах ангелов решительно невозможно.
Но один раз озадачить зрителей Пройас сумел. По его версии, после гибели человечества спасутся мальчик и девочка, новые Адам и Ева, прихватившие с собой по кролику. Но, пока дети достигнут половой зрелости, кролики не будут терять времени даром, заполонят всю округу и обгрызут ее до состояния пустыни. Почему бы Пройасу не снять фильм ужасов о кроликах: это ему как раз по плечу.