В Kunsthalle Дюссельдорфа открылась большая выставка японского дизайна. Еще в 1878 году критик Фридрих Пехт заметил после посещения японского павильона на всемирной выставке: "Их никто и никогда не учил эстетике, но они оставляют европейцев так далеко позади, что можно только в ужасе спросить, чем все кончится, если они не остановятся". Это, однако, было только начало — кимоно, лаки и деревянные предметы быта составили не самое главное в японском дизайне, хотя и оказали огромное влияние на Мане, Моне, Ван Гога и Уистлера. После второй мировой войны Япония принялась за бытовую электронику — начав с того, что вмонтировала транзистор (изобретенный в США, но использовавшийся только как слуховой аппарат) в радиоприемник. А потом пошли уокмены, факсы, карманные калькуляторы и лазерные проигрыватели — вещи-игрушки, без которых, как выяснилось, обходиться невозможно. Поначалу фотоаппараты Canon были неотличимы от "Лейки", а Honda — от европейских машин, названий которых уже никто не помнит. Самим японцам было непонятно, почему европейцы осуждают их за имитации — стремление к формальной оригинальности восточной цивилизации не свойственно. Однако из-за растущих протестов Японии пришлось ввести в 1957 году так называемый знак "G" для предметов качественного дизайна.
На выставке в Дюссельдорфе хорошо видно, до какой степени японский high tech коренится в средневековом ремесле. Первые транзисторы использовали мотивы раздвижных дверей японских вилл, мебель была бы невозможна без каллиграфии, первый переносной телевизор Sony (1959) имел козырек над экраном, как в японских деревянных домах. Сочетание архаики с суперсовременным стилем до сих пор отличает японский дизайн (в частности, темно-серый цвет, которому отдается предпочтение перед черным, есть цвет древней живописи). Самой великолепной частью выставки являются модели одежды — в этой области дизайна японские авторы не знают себе равных. Одежду от Иссей Мийаке, Рей Кавакубо и Ямамото носит не снимая вся мировая художественная элита.
Японские дизайнеры считают, что их традицию отличает от европейской многофункциональность вещей — на татами и сидят, и спят, а палочки служат ножом и вилкой. Другая их претензия заключается во внимании к детали, в то время как в Европе принято исходить из общей концепции вещи, которая вытекает из ее функции. Тяга к миниатюрным решениям продиктована не только недостатком места, но и эстетическим принципом экономии. Архитектор Вальтер Гропиус в свое время мечтал о том, что "благородная дзенская бедность могла бы помочь вновь вернуть утраченные ценности и открыть глаза для нового опыта". Так и произошло: японскому дизайну подражают, и минималистский, аскетичный стиль повсеместно признан одним из самых элегантных и наиболее выражающих дух нашего времени. В японском дизайне почти нет звезд в западном смысле этого слова — следы индивидуального творчества растворены в коллективной работе. Размеры же коллективов внушительны: всего в Японии насчитывается 16 тыс. промышленных дизайнеров, из них 2,5 тыс. работают на фирму Sony.
Ярмарка Ars Electronica потеряла всякий смысл
Основанная в 1979 году ежегодная ярмарка электронного искусства в Линце (Австрия) стала похожа на ярмарку компьютеров и иного офисного оборудования — только вместо молодых людей в приличных костюмах по ней бродят небритые подростки в майках и с маниакальной страстью к Nintendo во взоре. Они часами сидят за мониторами, внедряясь в компьютерные сети и задавая вопросы. Главное, что их интересует, например, при виде кибер-оперы "Безумие Вагнера, или Священная земля капитала", это возраст ее автора — устроителя Ars Electronica Петера Вайбеля. Узнав, что ему уже стукнуло пятьдесят, потенциальные зрители разочарованно уходят. Петер Вайбель выбрал темой нынешней ярмарки "Миф об информации" и сделал упор на сетевые проекты — "цифровые магистрали". Много работ посвящено теме "виртуального музея". Один из проектов называется "Кураторство при помощи компьютера", и желающие могут реализовать свою (или чью угодно) мечту — виртуальным образом выставиться в Британском музее или в Лувре. Беда, однако, в том, что все это не так уж любопытно, и даже связанные со сферой электронных игр лица больше не видят смысла ездить в Линц, если все то же самое можно увидеть у себя за столом на экране при помощи тех же сетей. Фестиваль не то чтобы изжил себя — он дошел до логического конца. Теперь есть два пути. Один из них, коммерческий, выбрало руководство Ars Electronica: с будущего года выставка не будет проводиться, но высокотехнологичные мультимедиальные инсталляции будут демонстрироваться здесь круглый год. Другой путь, более радикально-художественный, предлагает куратор Петер Вайбель, заявляя: "Ars исчезает в компьютерных сетях, и я вместе с ней". Система Internet охватила уже более 25 млн человек, и у многих из них, считает Вайбель, есть амбиции (и возможности) стать компьютерным "сетевым" художником — нужен ли для компьютерного искусства еще и талант, пока остается неясным.
Художественная Украина хочет быть скорее terra incognita, чем окраиной
В Москве появился тираж первого номера художественного журнала "Terra incognita", издаваемого в Киеве на средства украинского филиала Центра современного искусства Сороса и Международного фонда "Возрождение" (главный редактор — художник Глеб Вышеславский). На обложке 112-страничного журнала в формате альбома для рисования — мордочка человекообразной обезьяны из известного увража Дарвина. Возможно, это намек на предполагаемую эволюцию издания (или местного искусства?). Под обложкой — подборка статей, посвященных теме "Музей современного искусства". Среди авторов известные персонажи: французский профессор Серж Фошеро, рассказывающий об опыте создания подобного музея в Лодзи, Жан-Луи Деотт, написавший пространную статью, вводящую в музейную проблематику, известный пост-концептуалист Брачо Димитриевич, делящийся опытом создания собственного художественного музея, интервьюируемый Андрей Ерофеев, заведующий коллекцией современного искусства московского музея "Царицыно", а также украинские искусствоведы, более или менее успешно реферировавшие западную специальную прессу и в своих текстах попытавшиеся соответствовать ее уровню. Хроника художественной жизни Москвы и Киева запоздала года на полтора-два. Однако это не принципиально для "Terra incognita", поскольку трехъязычное издание (на украинском, русском и английском) воспринимается как призыв de profundis бывшего Союза к коллегам, озабоченным современным искусством. Пока именно этим и ценно издание.
Penguin Books исполняется 60 лет
Карманного формата книжки с пингвином в правом нижнем углу обложки хорошо знакомы всем англоязычным читателям. Первая такая книжка вышла в свет 30 июля 1935 года и стоила 6 пенсов, то есть столько же, сколько пачка сигарет в те годы. Первыми книгами лондонского издательства Penguin Books были "Ариэль" Андре Моруа, "Прощай, оружие" Хэмингуэя и два детективных романа — "Неприятность в клубе Беллона" Дороти Сэйерс и "Невероятное дело в Стайлс" Агаты Кристи. В течение первого года опубликовали еще десять книг, и продавались они не только в традиционных книжных лавках, но и в больших универмагах. Кроме издателя Аллена Лейна никто в эту затею не верил; однако успех был огромным и мгновенным. Потом, как это обычно бывает, идею подхватили, началась конкуренция и с ней всяческие трудности; но в 60-е годы "Пингвин" выпустил "Любовника леди Чаттерлей" и вновь стал заметен, в том числе и для судебных инстанций. Издатель был в конце концов оправдан, а закон о цензуре изменен. С начала 70-х Penguin Books входит в группу Pearson, которая издает The Finantial Times, а также является владельцем музея восковых фигур мадам Тюссо. К юбилею "Пингвин" издаст 60 книг, которые будут, правда, продаваться не по 6 пенсов, как в доброе старое время, а по 60.
Использованы материалы газет Le Monde, Le Figaro, журнала Der Spiegel и собственных корреспондентов Ъ.