Пытаясь художественно осмыслить sabre d`honneur между Гайдаром и Явлинским, телевизионщики сильно запутались в жанрах. Сочинитель кукольных скетчей сатирик Шендерович специализируется на адаптации шедевров мировой литературы применительно к политической злобе дня, и по мотивам поединка чести естественно было ожидать переработки какого-либо из многочисленнейших сюжетов на тему "коварство и любовь". Но сатирик предложил иное видение конфликта между лидерами "Выбора России" и "Яблока": лев минувшей недели Явлинский был аллегорически изображен в виде свирепого язычника Черномырдина, желающего съесть Гайдара. Понимая, что и премьер-антропофаг — образ чрезмерно гротескный, и перевоплощение лидера "Яблока" в облик бывалого газпромовца — чрезмерно смелый режиссерский ход, конкуренты Шендеровича, ставящие скетчи в лицах, вернулись к исходной адаптационной методике и представили отповедь Явлинского Гайдару в полном соответствии с трагедией, повествующей о Григории как демократической альтернативе царю Борису. В ходе сцены "Ночь. Келья в Чудовом монастыре" сон героя реализовывался на телеэкране, и Григорий произносил отповедь, стоя на двадцатом этаже здания СЭВ, т. е. "с высоты мне виделась Москва, что муравейник; народ внизу на площади кипел и на меня указывал со смехом". В отличие от пушкинского Григория демократический Григорий не произносил реплики "и стыдно мне, и страшно становилось" — но в том и новаторство. Жанр скетча так понравился лидеру "Яблока", что он обратился к нему и на следующий день. Комментируя слова Гайдара, обвинившего его в органической непорядочности, Явлинский возразил: "Что сказал Егор Гайдар — это факт его биографии, ко мне это не имеет никакого отношения".
Поступок благородный и правильный. В отличие от Евгения Онегина, показавшего как "дико светская вражда боится ложного стыда" и принужденного драться на дуэли с запальчивым другом, Явлинский в ответ на форменную пощечину воздержался от того, чтобы "взвести друг на друга курок и метить в ляжку иль в висок" лидера ДВР, т. е. предстал публике "не мячиком предрассуждений, не пылким мальчиком, бойцом, но мужем с честью и умом". Правда, отвергая феодально-дворянские предрассудки, известный экономист отверг и формальную логику. Безотносительно к своей обоснованности реальная, а равно фигуральная пощечина — действие по необходимости обоюдное (один дал, другой получил), и потому она делается фактом биографии обоих. Но конечно, жаль, что логико-семантическое открытие Явлинского не было известно в эпоху поединков. Тогда в ответ на обвинение в бесчестности приходилось либо утираться, либо смывать обиду кровью. Существуй тогда открытый ныне третий путь — заявлять, что обвинения являются лишь фактом биографии обвинителя — сколько безвременно погибших феодально-дворянских жизней могло бы быть спасено!
Судя по объему публичных выступлений, три ипостаси живоначального "Яблока" не вполне равнозначны, ибо покуда первая ипостась, т. е. Явлинский, "видима же всем", две другие, т. е. Лукин и Болдырев, скорее невидимы. Тем не менее в свете скандала третья ипостась также явила себя, и сенатор Болдырев сообщил: "Ни я, ни один из моих коллег, насколько я знаю, таких полномочий (на переговоры с Гайдаром. — Ъ) никому не давали", ибо "ни о каком объединении с 'Выбором России' не может идти и речи. Ради противостояния фашизму нельзя объединяться с теми, кто всей своей политикой способствовал опасности прихода фашизма к власти".
Официальные переговоры требуют столь же официальных полномочий, делегируемых ответственному за переговоры лицу соответствующей руководящей инстанцией. Поскольку политсовет "Яблока" по данной теме не собирался, то полномочиям было в принципе неоткуда взяться, хотя бы Болдырев и его коллеги, напротив, страстно желали слияния с Гайдаром. Возможно, правда, что в "Яблоке" различие между официальным решением и неофициальным суждением полностью устранено по принципу "есть мнение", и на таком фоне даже система принятия решений в администрации президента может показаться образцом политической открытости и юридического педантизма. Что до популярной темы фашизма, то, применяя логику Болдырева к Германии 30-х, следует признать, что ради противостояния фашизму нельзя было объединяться: а) с коммунистами, которые, пугая обывателя и толкая его в объятия НСДАП, "способствовали опасности прихода фашизма к власти"; б) с социал-демократами, ибо именно они основали Веймарскую республику, слабость которой "способствовала опасности etc."; в) с Католической партией центра, жесткая экономическая политика которой "способствовала etc."; г) с президентом Гинденбургом, чье бездействие "способствовало etc.". Будь тогда в рейхстаге антифашистская фракция "Apfel", для которой все взятые порознь или вместе политические силы были неизмеримо хуже и гаже, чем НСДАП, историки получили бы новую пищу для размышлений о том, кто же лучше всех "способствовал etc.".
Более благожелательный тип демократа — лидер движения "Вперед, Россия!" Борис Федоров, колеблющийся в вопросе, кто же более ему нелюбезен: Черномырдин или Заверюха. Душевная борьба Федорова изливается на страницы печати. Во вторник на страницах одной газеты демократический финансист приходит к выводу, что злейшим врагом является все-таки Заверюха, ибо "аграрии кричат: 'Дай, дай, дай'", премьер же "правильно заметил: 'Я бы дал, да где взять?'", но уже в среду на страницах другой коммунистам приписывается убежденность в том, что "Черномырдины-Заверюхи — наши ребята". Очевидно, финансист завидует душевной ясности коммунистов, твердых в оптимистическом уповании, что Юпитер-Черномырдин будет и впредь осыпать Данаю-Заверюху золотым дождем.