Концерт тенор
В рамках празднования 175-летию Михайловского театра состоялся гала-концертом Хосе Куры. Выступление знаменитого аргентино-испанского тенора очаровало петербургскую публику и сконфузило ДМИТРИЯ Ъ-РЕНАНСКОГО.
Со стороны приглашение Хосе Куры выглядело беспроигрышным шагом: кому еще играть роль свадебного генерала, как не певцу, который еще вчера прочно занимал четвертый чин мировой теноровой табели о рангах. Но если судить по петербургскому дебюту, сегодня он не может претендовать ни на одно из мест в топ-листах западных вокалистов по простой и одновременно грустной причине — его некогда мощный, густой и сильный тенор-спинто практически сошел на нет.
Назвать пением натужную драматическую мелодекламацию, которой господин Кура услаждал слух забитого до отказа зала, не повернулся бы язык даже у его самого пристрастного фана. Леонкавалло, Пуччини и Верди доносились с Михайловской сцены в таком жалком виде, что вся блистательная биография Хосе Куры (в которой была и победа на престижном конкурсе Operalia, и почти что отеческая забота о нем Пласидо Доминго, и эталонное исполнение героико-драматических теноровых партий в лучших театрах мира от Метрополитен-оперы до "Ла Скала") казалась таким же фантомом, как и его знакомый лишь в записи голос. Слухи о вокальных проблемах певца доходили до России уже давно, но об истинных масштабах произошедшей за последние годы катастрофы отечественные поклонники могли только догадываться. Тем более что, судя по отзывам, на прошедшем четыре года назад концерте в Московском международном доме музыки певец был более чем в форме.
Насторожили уже первые фразы из пролога к "Паяцам" Леонкавалло, под фрагменты из которых было отведено первое отделение вечера: тусклый, расфокусированный тембр, кричащие верха и еле слышные низы при очевидном блеске латинского темперамента и безукоризненной манере держать себя на сцене. Хотя и внешне Хосе Кура смотрится живьем не так уж глянцево: породистый стареющий лев, сохранивший царственные замашки, но потерявший былую мощь. Трагизм арии-вопля "Смейся, паяц" нельзя было воспринимать иначе, кроме как в связи с горькими биографическими обстоятельствами самого певца, утратившего голос в самом жизненном расцвете. Через несколько недель Куре исполнится сорок шесть — как тут не вспомнить того же Доминго, который сводил с ума и в шестьдесят, или Альфредо Крауса, чей голос звучал с оперной сцены свежо и на восьмом десятке.
То, что безусловно одаренный дирижер Даниэле Рустиони совершенно не умеет аккомпанировать вокалистам, а всем динамическим оттенкам предпочитает громовое форте, было очевидно. Все первое отделение его нестройный оркестр старательно глушил и без того маломощный голос Куры, который, вероятно, в антракте все-таки провел с дирижером работу над ошибками — во второй половине вечера проблемы с балансом стали гораздо менее очевидны. Несколько освоился на сцене и сам Кура, чеканная предсмертная ария Каварадосси из "Тоски" наконец-то напомнила о его былом вокальном величии.
Начавшийся вполне трагически, концерт продолжился фарсом. Следующим номером программы значилась увертюра к "Силе судьбы", но на авансцене вновь появился господин Кура, по всей вероятности перепутавший трек-лист. Дирижер резонно подумал о бисировании, оркестр заиграл было вступление к только что прозвучавшей арии, но был прерван энергичной жестикуляцией певца. Последовавшую далее немую сцену прервали громкие крики из зала, намекавшие на то, что Хосе Куре следовало бы ретироваться за кулисы.
Еще более неловкая пауза возникла в конце программы, когда отпевший свое тенор вдруг обнаружил за поднявшимся позади него занавесом одетый в погребальное черное хор, подготовивший для финала этого странного вечера песнь плененных евреев из вердиевского "Набукко". Хосе Кура покинул подмостки с неподобающей для звезды мировой оперы прытью и криком "баста, гуд бай".