Премьера театр
Фестиваль "Территория", проходящий при поддержке администрации президента России, банка "Русский стандарт" и компании MasterCard, представил свой проект, выпущенный совместно со "Школой драматического искусства",— спектакль "Opus N 7 в двух частях: 1. Родословная. 2. Шостакович" Дмитрия Крымова. На премьере побывала АЛЛА Ъ-ШЕНДЕРОВА.
"Opus N 7" — седьмой спектакль, выпущенный Дмитрием Крымовым в театре Анатолия Васильева, приютившем несколько лет назад его и его тогдашних студентов. Теперь студенты уже получили дипломы, двое из них выступили в "Опусе" соавторами учителя: "Родословную" оформила Вера Мартынова, "Шостаковича" — Мария Трегубова. Актеры "Опуса" — шестеро постоянных участников крымовских спектаклей и примкнувший к ним джазовый трубач Аркадий Кириченко. Жанр всех постановок господина Крымова — трагический комикс. Есть у них и сквозная тема: художник и общество, я и они, поэт и чернь.
В "Родословной" тема трансформируется в "мы и они". Мы — пестрая компашка комедиантов, в жизнь которых внезапно врываются они — тени забытых предков, евреи, от которых не осталось ничего, кроме диковато звучащих имен ("Рувим, Симеон, Нодав, Елеазар",— распевают актеры на джазовый манер) и пронзительных фотографий. Странный намеренно обрывочный текст Льва Рубинштейна то и дело прерывают попискивания, позвякивания и всхлипы. Партитура написана Александром Бакши так, что голоса ушедших врываются в сегодняшнюю жизнь столь же неожиданно, как оживающие старые пальто, пустые рукава которых принимаются хватать актеров за руки. Чей-то фрак даже извлекает из своих недр небольшую трубу и отдает Аркадию Кириченко — уж больно хорошо тот импровизирует джаз.
"Родословная" полна замечательных фокусов. От лиц и согбенных фигур со старинных фото, спроецированных на картонную стену, трудно оторваться. Тем неожиданнее исход — подняв руки под звуки выстрелов, евреи исчезают, оставляя снимки пустыми. И все же несмотря на тщательную (но тщетную) попытку избежать сантиментов, в нашу всеобщую родословную "Opus N 7" превращается лишь во второй части, где исковерканная режимом судьба Шостаковича становится прообразом судеб тысяч заложников режима.
Здесь четырехметровая Родина-мать, ведомая чуткими кукловодами из НКВД, пестует на огромной груди очкастого заморыша. Высвободившись из ее душных объятий, он превращается в шустрого кузнечика, норовящего вскарабкаться на картонный рояль. Надев фрак и очки-велосипед, рыжеволосая Анна Синякина становится похожа не столько на самого композитора, сколько на диковинное насекомое: под бдящим оком Родины оно замирает, а после, почуяв свободу, движется в ритме неистовой тарантеллы.
Под звуки вальса кружатся актеры с портретами Мейерхольда, Бабеля, Тухачевского, Маяковского, чтобы сойтись вокруг Шостаковича. В это групповое фото палит из картонного пистолетика расшалившаяся Родина-мать, приняв своих лучших детей за мишени в тире. Ухлопав всех, пускается за уцелевшим Шостаковичем. Ужас и оторопь, с которым Анна Синякина пытается укрыться от этих выстрелов — задыхаясь, падая, катаясь на спине и ползая на карачках, красноречивее любых рассуждений о том, можно ли было сохранить достоинство перед лицом сталинской системы.
В 1941-м Анна Ахматова, такая же "недостреленная", как и Шостакович (в спектакле все объясняется просто — у Родины кончились патроны), страстная поклонница Седьмой симфонии, вывезла ее экземпляр из осажденного Ленинграда. В спектакле тема нашествия из Седьмой становится лейтмотивом и для палачей, и для жертв: под ее звуки власть, как бабочку на булавку, насаживает Шостаковича на орден Ленина. Под ее же звуки композитор — мертвая кукла с гримасой официозной улыбки — медленно оживает и, мучительно корчась, исполняет цирковой трюк — карабкается на страшную высоту, чтобы вырвать шнур радиоточки, транслирующей звуки Седьмой вперемежку с покаянными речами ее автора. И тут становится ясно, почему симфонию, посвященную памяти жертв фашизма, Шостакович в поздних письмах именовал своим автопортретом.