Виктор Тупицын. Глазное яблоко раздора: беседы с Ильей Кабаковым. М.: Новое литературное обозрение, 2006. В серии "Очерки визуальности"
Илья Кабаков — художник, использующий слова как основной инструмент своего творчества, но в жизни говорящий на удивление мало. Добиться у него интервью — большая проблема, вытянуть слово на пресс-конференции — непосильная задача. В последние годы Кабаков на все вопросы отвечает: "Трудно (вариант — невозможно) ответить", а говорит, объясняет, поучает, одергивает внимающих каждому "слову" (!) главного героя русского искусства второй половины ХХ века собеседников жена и соавтор художника, г-жа Эмилия Кабакова. Тем весомее оказываются любые свидетельства о том, что этот человек все-таки "говорит". Беседы разных умных людей с Ильей Кабаковым публиковались уже несколько раз. Новая книга — записи нью-йоркского философа, культуролога, профессора математики и художественного критика Виктора Тупицына. Иногда это диалог, иногда к разговору присоединяются фотограф Борис Михайлов или критик Маргарита Тупицына. Говорят не о жизни, не о быте, не о прошлом, не о настоящем — говорят практически только об искусстве. Если бегло листать, можно найти кучу афоризмов, если читать внимательно и по порядку, получается путеводитель по искусству Кабакова. Не тот, который он написал сам, богато аннотируя каждое из своих произведений, а тот, который необходим каждому, кто хочет понять это искусство и то, что за ним стоит. А если читать совсем уж внимательно, может создаться впечатление, что мы имеем дело с несколькими новыми произведениями Кабакова — они еще не воплощены ни в каком кроме чисто словесного виде, но, может быть, они ни в чем ином и не нуждаются? "Культура — это пациент",— говорит Кабаков. Его искусство, конечно, средство гомеопатическое, но вполне действенное.
Александр Ласкин. Гогользмоголь. М.: Новое литературное обозрение, 2006. В серии "Очерки визуальности"
Хотя эта книга тоже о художнике, самого художника в ней нет. Может, это и хорошо (вряд ли малоизвестный, но плодовитый Альфред Эберлинг (1872-1951) был очень интересным собеседником), но совсем уж полное отсутствие героя в тексте о нем вряд ли вызывает доверие читателя. Странный жанр "документальная повесть" позволяет автору делать со своими объектами почти все, что захочется. Ласкин пользуется ею вовсю — выпускник Императорской академии художеств, ученик Репина, сокурсник Грабаря и Остроумовой-Лебедевой, придворный художник, любовник Тамары Карсавиной, автор портретов Сталина-Ленина-Карла Маркса порой надолго исчезает со страниц повести о нем, дабы уступить место литературным экзерсисам автора. Стиль этот, сентиментальный и пошловатый, изобилующий уменьшительными и ласкательными суффиксами, вопросительными и восклицательными знаками, рваный и как будто неряшливый, претит. И совсем это все читать было бы невозможно, если бы не осознание того, что именно так многие герои Ласкина и говорили. И думали тоже так. Что это качественная калька с салонного, малообразованного, восторженного стиля начала века, которым долгие годы пользовалась советская элита. И тогда все встает на свои места — герою, любителю балерин и власть предержащих, этот стиль очень даже к лицу, об его искусстве говорить так вполне уместно, а история человека, нужного при любом режиме, в таком обрамлении выглядит очень даже убедительной.