 |
ФОТО: REUTERS  Главные экспонаты прибыли на открытие выставки из Кремля (вверху) и Третьяковской галереи (внизу — Владимирская икона Божьей Матери) |
На одной из афиш — репродукция "Соборной площади в Кремле" Федора Алексеева и победный клич "Russia!". С восклицанием все очевидно: и в самой России трудно представить себе выставку, на которой собраны вместе дионисиевское "Распятие", "Девятый вал", "Бурлаки на Волге", "Черный квадрат" и "Ленин в Смольном", щедро прослоенные эрмитажными рубенсами и матиссами,— всего 240 экспонатов в хронологическом охвате с XIII века до 2005 года. С Федором Алексеевым, однако, все несколько сложнее. Можно, конечно, прочесть лучезарную алексеевскую ведуту как рекламную картинку: Россия--Москва--Кремль, белокаменные церкви с золочеными куполами. А можно и иначе: кремлевские белокаменные соборы сложены итальянскими мастерами и являют собой классический пример синтеза древнерусского и западного, ренессансного зодчества. И художник, "русский Каналетто", эти соборы запечатлевший, по возвращении на родину из поездки в Италию преуспел в том, чтобы Петербург представлять чистой Венецией, а Москву — не то Римом, не то Флоренцией. Словом, гуггенхаймовская "Россия!", повернувшись к зрителю своей соблазнительно самобытной, экзотической стороной, в то же время всеми силами стремится показать, что она — плоть от плоти западной культуры.
 |
Между иконостасом и инсталляцией в улитку нью-йоркского Гуггенхайма втиснута вся история русского искусства. И история эта, подчиняясь архитектурному проекту Фрэнка Ллойда Райта, развивается по стремительной спирали, которая на каждом новом витке все больше отклоняется в западную сторону: от Андрея Рублева через парсуну, русское барокко, русский классицизм, романтиков, передвижников, декадентов, авангард, соцреализм, суровый стиль, левый МОСХ и московский концептуализм к последним звездам первой Московской биеннале. "Россия!" без декоративно-прикладного искусства (и, к сожалению, архитектуры): никаких малахитовых ваз и императорского фарфора. Только вершины духа — живопись и скульптура, в актуальном искусстве трансформировавшиеся в видео, инсталляцию и объект. На три четверти экспозиция состоит если не из одних шедевров, то уж точно из самых хрестоматийных вещей, взятых помимо Русского музея и Третьяковской галереи еще из десятка провинциальных музеев.
 |
Взойдя по спирали Музея Гуггенхайма, зритель достигает вершины русского искусства (на фото — «Человек, улетевший в космос» Ильи Кабакова) |
Впрочем, достоинство выставки — не в одном лишь подборе шедевров. Только на первый взгляд кажется, что кураторская идея представить хит-парад отечественной истории искусства академична, суха и банальна. Попытка рассказать западной аудитории нашу, для внутреннего употребления написанную историю искусства целиком — без купюр и идеологических правок (как это, например, было в разгар холодной войны, на выставке русского искусства 1977 года в музее "Метрополитен") — довольно радикальный жест.
 |
Супрематизм Казимира Малевича (вверху) в Музее Гуггенхайма был широко представлен уже давно. А маринизму Ивана Айвазовского (внизу) дорогу к западному зрителю открыли недавние успехи на Sotheby`s и Christie`s |
И вот три года назад инициаторы этого грандиозного выставочного проекта с бюджетом в $4 млн директор Фонда Гуггенхайма Томас Кренц и тогдашний министр культуры России Михаил Швыдкой почувствовали, что настала пора вывозить Россию на Запад целиком. В том же формате, в каком в Музее Гуггенхайма показывали искусство Африки, Китая и Бразилии,— полностью, без белых пятен. Чтобы кроме свободно конвертируемых Андрея Рублева, Дионисия, Михаила Ларионова и Владимира Татлина были Федор Рокотов с Григорием Сорокой и Архип Куинджи с Александром Дейнекой.
 |
Гласу народа кураторы, естественно, не вняли: "Черный квадрат" повезли, "Грачей" оставили. Решение с искусствоведческой точки зрения правильное, но с популяризаторской довольно смелое. Ведь опросы — и потанинский, и комар-меламидовский — демонстрируют не только крах модернистского проекта, но и инерцию зрительских ожиданий. Впрочем, зритель не должен быть разочарован: и федотовское "Сватовство майора", и шишкинскую "Рожь" можно воспринимать вне идеологического и национально-исторического контекста — просто как отличное искусство. А что из гуггенхаймовской хрестоматии аккуратно отфильтрованы все намеки на нашу скифско-азиатскую рожу (например, евразийские просторы Николая Рериха) — так это у нас традиция такая. Повернуться к Западу своим прекрасным, брюлловско-серовским ликом, когда, по словам Л. Н. Толстого, "шея и уши уже особенно старательно, по-бальному вымыты, надушены и напудрены".
АННА ТОЛСТОВА
|
"Мы сразу знали, какой должна быть эта выставка"
— Когда появилась идея выставки "Россия!"? — Четыре года назад на Венецианской биеннале, когда встретились тогдашний министр культуры Михаил Швыдкой и директор Фонда Гуггенхайма Томас Кренц. Они решили, что такая выставка возможна в принципе. Затем была разработана некая программа этой выставки, не назову ее концепцией, потому что терпеть не могу слова "концепция". В этой программе надо было учесть и пожелания российских музеев, готовых показать логику развития русского искусства от икон XII века до современного концептуализма, и просьбу Кренца представить императорские и купеческие коллекции западного искусства, повлиявшие на развитие наших художников. — Что было самым сложным? — Не написать программу и даже не уговорить музеи поделиться на время своими сокровищами. Самое сложное было найти деньги, потому что такой проект требовал огромных вложений. Судите сами: "Russia!" обошлась в четыре с половиной миллиона долларов. — Деньги дал Минкульт? — Два миллиона дал благотворительный Фонд Владимира Потанина. Около миллиона каждая — Alcoa Foundation и компания "Синтезнефтегаз", основанная сенатором Владимиром Лебедевым. 300 с лишним тысяч дал Минкульт, и для него это огромные деньги. Все остальное потребовало, конечно, усилий, но каждый из нас понимал, что такой проект возможен только раз. Упустить этот шанс никто не хотел. — Что-нибудь менялось в процессе работы? — Мы сразу знали, какой должна быть эта выставка. Мы хорошо представляли себе ее канву, уникальное пространство Гуггенхайма подсказывало принцип показа, а дальше уже шли конкретные решения. Менялись работы. Что-то не влезало, что-то не могли дать музеи — вещи как раз в это время должны были находиться на других выставках или не могли быть выданы по состоянию сохранности. И вообще им было очень трудно лишиться своих главных экспозиционных работ на четыре месяца. Но этих замен наберется не больше трети первоначального списка. Решительно изменилась разве что ситуация с показом современного искусства. Сначала предполагалось, что у нас будет еще один зал в Челси, где пять главных галерей России представят свои коллекции. В конце концов стало ясно, что зала не будет, и всему современному искусству пришлось найти место в здании Музея Гуггенхайма. Это, я думаю, пошло выставке только на пользу. — Сейчас, когда выставка смонтирована, получилось ли то, что вы ожидали? — Для меня это то, что я ожидала. Для других — не знаю, лучше спросить у них. Но, по-моему, на эти четыре месяца мы имеем здесь очень интересный инструмент для объяснения феномена русского искусства с точки зрения взаимовлияния России и Запада. Сначала мы видим икону, имевшую свои художественные и идейные каноны — совсем иные, чем в Европе. Потом появляется художественное сознание, ориентированное на западные образцы. Мы видим, как художники учились у приезжих иностранцев, как сами отправлялись за границу, как, наконец, пользовались создававшимися в России коллекциями европейского искусства, императорскими, государственными и частными. Мы вправе удивиться тому, как быстро учатся художники, от этажа к этажу проходят как будто бы целые века, а на самом деле изменения происходят на протяжении одного-двух поколений. И конечно, интересны сопоставления. Например, соц-арт рядом с официальным искусством. Или само официальное искусство — довоенное и послевоенное. Художники, работавшие в его рамках, делали вещи, гораздо более сложные и интересные, чем нам раньше казалось. Это и сталинское искусство, и искусство "оттепели". При заданной схеме, при жестком идеологическом контроле художники вроде Коржева или Попкова писали картины, которые и сейчас выглядят живыми. А некоторые художники неофициального искусства кажутся сейчас бесконечно устаревшими. И множество таких наблюдений возможно благодаря тому, что все рядом, все видно. — А если не вдаваться в частности, что для вас самое главное? — Общее впечатление. Когда идешь по выставке и видишь эту спираль с шедеврами русского искусства, ощущение потрясающее. Невозможно не вздрогнуть. |