В прокате — «Рождение легенд» (Spinning Gold) Тимоти Скотта Богарта: не столько байопик легендарного музыкального продюсера 1970-х годов Нила Богарта (1943–1982), сколько объяснение сына-режиссера в любви к безвременно умершему отцу. По мнению Михаила Трофименкова, только сыновья любовь и может оправдать существование поразительно скучного фильма о поразительно веселой эпохе.
Лучше всего у героев фильма о музыке получается танцевать
Фото: Atlantic Films
Лучше всего у героев фильма о музыке получается танцевать
Фото: Atlantic Films
«Рождение легенд» странным образом напоминает недавний фильм «Кто убил BlackBerry» Мэтта Джонсона об изобретателях смартфона. Хотя, конечно, где «ботаники» 1990-х, а где весельчаки 1970-х из компании Casablanca Records, раскрутившие, среди прочих звезд, Kiss, Isley Brothers и смешную толстушку, звавшуюся еще не Донной Саммер, а Ладонной Адриен Гэйнс.
Однако «десять отличий» между ними найти не так-то просто. Разницу между эпохами нивелирует общая, что у Богарта, что у Джонсона, инфантильная, почти сюсюкающая интонация. Герои минувших лет, на взгляд нынешних режиссеров, обязаны носить идиотские прикиды и прически, посылать куда подальше перспективных инвесторов, несмотря на то что неумолимые титры фиксируют астрономический рост долгов компании, и непрерывно пританцовывать.
Танцуя, входит в кадр Нил, подстраиваясь под свингующих прихожан афроамериканской церкви. В танце он покоряет сердце будущей жены и в танце же соблазняет будущую любовницу. Он и его команда словно играют в продюсеров, как до того Нил уже играл в артиста цирка, рекламного агента и актера софт-порно. Точно так же играют в зловещих зомбаков мальчишки из Kiss, в перерыве между репетициями по-дворовому душевно перебирающие на гитарах незамысловатые три аккорда. Играет в секс-символ застенчивая Ладонна, которую Нил обучает новым интонациям.
А большие дяди шоу-бизнеса, чьи сотни тысяч Нил годами спускает то на бездарно организованные концерты, то на оргии — если таким громким словом можно назвать экранный «добросовестный ребяческий разврат»,— смотрят на него чуть ли не с умилением. Реальные «акулы» бы давно заставили его сожрать парочку гитар без соли и перца. А эти порядка ради лишь единожды подошлют костоломов, любезно соглашающихся не ломать ему руку, которой он подписывает контракты. Еще меньше способны напугать расфуфыренные крутые парни из гетто, помахавшие перед лицом Нила пистолетами, да тут же с ним и побратавшиеся.
Когда Нила бьют, он вспоминает, как когда-то на бруклинской улочке кредиторы учили жизни его папу-почтальона. Теоретически это должно выглядеть душераздирающе, но только теоретически. Папе бейсбольные биты как слону дробина, он и четверть века спустя пребывает в полном здравии, тянет из сына деньги и, застав за потреблением кокаина, выкрикивает что-то в жанре «брось немедленно эту гадость». На что Нил, как мальчишка, у которого отбирают мороженое, пучит глаза, пускает сопли и кривит рот, старательно и неубедительно изображая жертву наркотической зависимости.
Поскольку режиссерская интонация не меняется вообще, все потенциально занимательные перипетии кажутся удушающе однообразными. Нил не прилагает никаких видимых усилий, чтобы добиться успеха, и сентенции, которые он время от времени произносит, звучат даже не пародийно, а просто издевательски: настолько они не к месту, ни о чем. «Я понял главное: мы можем быть, кем захотим». «Я стал кем-то другим». «Папа, мама, вы научили меня побеждать, научили мечтать».
Как авторы фильма выберутся из потока скучной пестрятины, догадаться несложно. Так же, как они в него погрузились, то есть танцуя. Озаренный то марципаново-розовым, то «слепящим» белым светом, Нил — весь в белом — уйдет из фильма и жизни, танцуя с Донной, тоже укутавшейся ради такого торжественного случая в белые меха. Может быть, сам режиссер плакал, заново прощаясь с отцом, но у зрителей возникает только желание протереть залитую слезами кинокамеру.