В Москве выступил оркестр musicAeterna под управлением Теодора Курентзиса. Три концерта стали продолжением пермского фестиваля «Дягилев+», после которого музыканты выступили в Санкт-Петербурге, где сыграли сочинения Брамса — Симфонию №4 и Фортепианный концерт №2 (солист Вадим Холоденко). В столице к ним добавили сочинение «Krauseminze» современного композитора Алексея Ретинского. На концертах в Большом зале консерватории побывал Илья Овчинников.
В Фортепианном концерте Брамса музыкантам приходилось аккомпанировать пианисту Вадиму Холоденко стоя
Фото: Александра Муравьева
В Фортепианном концерте Брамса музыкантам приходилось аккомпанировать пианисту Вадиму Холоденко стоя
Фото: Александра Муравьева
Вначале брамсовскую программу планировали после Петербурга повторить в Москве один в один, затем в связи с требованием 25-процентной заполняемости залов разделили ее на две, дополнив Алексеем Ретинским каждую из половин. А потом решили дать и еще один концерт — так из одного получилось три. Сочинение Ретинского «Krauseminze» («Мята») на стихи Пауля Целана в итоге прозвучало трижды за два вечера. Оно создано по заказу Оркестра Юго-Западного радио Германии, возглавляемого Курентзисом, для фестиваля «Дни музыки в Донауэшингене». Мировая премьера состоялась 18 октября на радио, первое исполнение на публике — только что в Перми. То, что в Москве «Krauseminze» сыграли не раз и даже не два,— невероятная удача и для сочинения, и для услышавших его. Несбыточный, но идеальный вариант для знакомства с любым новым произведением, когда вначале волей-неволей ищешь источники влияния (и в данном случае почти не находишь), а при повторе — что музыкальный обозреватель может позволить себе редко — просто наслаждаешься музыкой.
За несколько дней до того на закрытии филармонического фестиваля «Другое пространство» исполнялась еще одна премьера Ретинского, «C-Dur» для струнного оркестра, и трудно удержаться от сравнения. Притом что оба сочинения созданы для форумов новой музыки, «C-Dur» как будто адресована той публике, что предпочитает упрощенный ее вариант: в мастерски написанной партитуре слышны отзвуки и медленных частей симфоний Шостаковича, и «Плач» Пендерецкого, и Адажио Барбера. «Krauseminze» для сопрано и симфонического оркестра играет со слушательскими ожиданиями куда искуснее: едва возникнув, ассоциации с уже знакомой музыкой немедленно ускользают, и, собираясь сказать «Да это же как у...», обнаруживаешь, что закончить фразу нечем.
Нетипичным был состав — и для новой музыки в целом, стремящейся к более камерным форматам, и для нынешних времен, требующих социальной дистанции.
На сцене БЗК едва уместился огромный оркестр с шестью пультами одних только первых скрипок и невероятным количеством ударных, не говоря уже об арфе, фортепиано и челесте, для которых автор не поскупился на развернутые партии.
У разных исполнений произведения Ретинского в первый вечер имелось как минимум одно отличие: в одном случае фортепиано исполняла Наталья Соколовская, в другом — Вадим Холоденко; оба лауреаты международных конкурсов, но видеть Холоденко, солиста по призванию, в глубине сцены было особенно непривычно. Незаурядный пианист и Александр Шайкин, скромно сыгравший партию челесты: как не порадоваться за оркестр, что может себе позволить таких солистов. На своих местах были и альтистка Ирина Сопова, и скрипачи Владислав Песин с Евгением Субботиным, и виолончелисты Алексей Жилин с Евгением Румянцевым. В «Krauseminze», своего рода симфонической поэме нашего времени, вокал тоже используется как одна из оркестровых красок: не случайно Елене Гвритишвили (сопрано) расположилась не на авансцене, но ближе к роялю. То ли пропев, то ли прорыдав очередную фразу, она надолго замолкала, уступая очередь солирующим инструментам, и лишь ближе к финалу оркестр ответил ей громовым tutti — перед тем, как все закончилось красивейшими переборами челесты.
Наряду с Ретинским и оркестром, не говоря уже о Курентзисе и Холоденко, главным героем этих вечеров был Брамс.
По-видимому, с ним у дирижера нет таких же сложных отношений, как с Малером, Шестую симфонию которого Теодор исполнял здесь же четыре года назад. В интервью, щедро раздававшихся накануне концерта, он, пусть даже и в шутку, называл себя реинкарнацией Малера, обогатив также наше музыкознание формулой «духовный Малер, не американский». Всей своей интерпретацией маэстро как бы говорил: «Малер — это я». Малер же, казалось, отвечал: «Не ты, не ты», хотя вскоре вышедшая запись Шестой и оказалась во многом примечательной.
Теперь же Курентзис за пультом просто признавался в любви к Четвертой симфонии Брамса, и та отвечала ему полной взаимностью — разве что третью часть сыграли чересчур лихо, будто на бис.
Все это было заслугой музыкантов musiсAeterna — коллектива международного класса с абсолютно европейским саундом, который у российского оркестра редко услышишь, и с редчайшим вниманием к деталям, когда даже в симфонии, известной почти наизусть, слышишь темы, детали, тонкости, которых не замечал раньше. И это при том, что симфонию исполняли самым что ни на есть полным составом, хотя Брамса сегодня играют и камерные оркестры. По замечанию внимательного слушателя, могло показаться, будто оркестранты и дирижер порой даже слишком предупредительно подчеркивают каждое украшение, завитушку, виньетку, словно обещая следом еще и еще. Но это никак не грех, если обещание выполняется с лихвой: виолончели играли как одна, соло деревянных духовых были феноменальны, не говоря уже о валторнах, с которыми бывают проблемы не только у наших коллективов. Отдельным концертным номером оказалось чудесное соло виолончелиста Алексея Жилина в третьей части Фортепианного концерта Брамса.
Оркестрантов, правда, немного жаль: Брамса скрипачи и альтисты отыграли стоя — и симфонию, и концерт. Им пришлось стоять, даже когда Холоденко играл на бис обработку хоральной прелюдии «Всем сердцем жажду я блаженного конца» Брамса, да как! Если оркестру по обыкновению кричали «браво», едва дав доиграть, то после прелюдии зал молчал добрых полминуты, признав бис чуть ли не самым важным моментом вечера.
Настоящей трагедией был и финал Четвертой симфонии с невероятным соло флейты, где никто не стеснялся открытого пафоса.
Так же обстояло дело и с Фортепианным концертом — особенно со второй частью, начавшейся как прерванная на полуслове драма и вдруг перешедшей в искреннее бурное ликование, отзвуком которого прозвучало соло флейты-пикколо в финале. Впечатление, правда, смазал Венгерский танец №1 Брамса, исполненный оркестром на бис после концерта и после симфонии. Но смазал лишь слегка, если сравнить с «Танцем семи покрывал» Штрауса, которым Теодор Курентзис когда-то увенчал Шестую Малера.