Воссоздание небыли
Смольному собору грозит колокольня
Игры в конструктор дополненной реальности не так безобидны, как кажется.
В Санкт-Петербурге вновь обсуждают идею «воссоздания» колокольни Смольного монастыря по проекту Бартоломео Растрелли.
Я сознательно ставлю слово «воссоздание» в кавычки, поскольку нельзя воссоздать то, чего никогда не было. А вот сторонники этого проекта говорят о воссоздании без кавычек. То есть ставят знак равенства между тем, что было, и тем, чего не было. Исторические быль и небыль на дистанции двух веков как бы сливаются и становятся почти неразличимы.
А это опасно — в первую очередь для подлинных исторических ценностей.
Неведомый шедевр
Начнем с того, чтобы определить предмет обсуждения. Колокольня Смольного монастыря Растрелли — один из самых впечатляющих проектов русской архитектуры. Будь она построена, это был бы шедевр русского барокко и главная градостроительная доминанта Санкт-Петербурга. И — самое высокое здание тогдашней Европы.
Пятиярусная башня высотой 140 метров над западными воротами монастыря оказалась бы выше шпиля Петропавловской крепости, не говоря уже о монастырском соборе. Ее начали было строить, заложили фундамент, начали выводить кладку нижнего этажа, который выглядел в проекте, как триумфальная арка. Это неудивительно — Смольный монастырь был основан в 1748 году по указу императрицы Елизаветы Петровны, и триумфальные ворота в башне-колокольне для ее торжественных въездов и предназначались.
Однако строительство колокольни не состоялось. По одной из версий, не хватило денег — Россия втянулась в Семилетнюю войну, противостояние с Пруссией сместило финансовые приоритеты. По другой, построенный Растрелли монастырский собор оказался так хорош, что заслонять его фасад колокольней не решились. Как бы то ни было, в 1750-е годы возведение колокольни, как и всего монастырского ансамбля, остановили, а затем к нему не вернулись. Собор достроили уже при Николае I, под звонницы приспособили башенки боковых глав собора.
От замысла Растрелли остались таким образом фундамент, чертежи и модель Смольного монастыря с колокольней в Академии художеств. Но и того, как оказалось, достаточно, чтобы будоражить воображение впечатлительных потомков уже в наши дни.
Идеологический фундамент
Так, в недавнем интервью «Ъ-СПб» представитель Фонда содействия строительству культовых сооружений Русской православной церкви в Санкт-Петербурге Филипп Грибанов говорил: «Есть и, казалось бы, очень необычные предложения. К нам обращаются с идеей воссоздания колокольни Смольного собора, которую начал возводить еще Растрелли и построил ее до второго яруса. Однако в 1756 году строительство было приостановлено из-за недостатка финансирования — началась Семилетняя война.
Археологические исследования выявили уцелевший фундамент колокольни. И, насколько я знаю, идея ее воссоздания уже обсуждалась.
Несмотря на кажущуюся сперва необычность, проект мог бы стать очень интересным — не только воссозданным памятником архитектуры, но и высотной доминантой, яркой точкой притяжения. Причем речь идет не о церковном объекте, а именно о символе Петербурга».
В самом деле, идею эту в Петербурге и впрямь обсуждают далеко не в первый раз за последние годы. В 2013 году, к примеру, за строительство колокольни Смольного монастыря высказывались Русский клуб православных меценатов и группа строительных компаний «Арсенал-Недвижимость», которые готовы были вложить в возведение колокольни свои средства. «Она,— утверждали сторонники,— может стать самой высокой церковью в России и новой доминантой Санкт-Петербурга, отражающей историческое свойство города — когда-то высочайшими зданиями были храмы, а не бизнес-центры».
Идеологический фундамент постройки, можно сказать, уже был готов. А то обстоятельство, что история донесла до нас ансамбль Смольного монастыря в том виде, в каком донесла,— не принимается в расчет. У Елизаветы Петровны денег не хватило, но у нас-то есть. «Поправить» ошибки или недочеты прошлого, оказывается, просто. Но эта простота иногда бывает хуже вандализма.
Вернуть утраченное
Тема воссоздания утраченных памятников архитектуры — вообще одна из самых сложных и дискуссионных в истории и теории европейской и отечественной реставрации. У нее есть как горячие сторонники, так и неумолимые противники.
Наш закон о культурном наследии допускает воссоздание в исключительных случаях, при высокой художественной или исторической ценности объекта. Делая при этом оговорку, что речь идет именно о состоявших официально под госохраной памятниках архитектуры.
Действительность, как водится, шире закона, и воссоздаются утраченные памятники, которые на момент сноса под госохраной не состояли (в Москве это, например, и огромный храм Христа Спасителя, и Воскресенские ворота на Красной площади, и небольшая Преображенская церковь на Преображенской площади). Постоянно обсуждаются, хотя и не воплощаются в жизнь, проекты воссоздания других погибших шедевров — храма Успения на Покровке, Сухаревой башни, Красных ворот, Китайгородской стены. Речь, впрочем, не только о столице. Уничтоженные в ХХ веке храмы воссоздают практически во всех регионах, из знаковых примеров последних лет — Спасо-Преображенский собор в Твери, собор Богородицкого монастыря в Казани, соборный комплекс Костромского кремля.
У сторонников этих проектов есть веский аргумент — они восстанавливают не только и даже не столько утраченные здания, сколько поруганные символы и святыни. Они восстанавливают историческую справедливость. Именно так воспринимается воссоздание жертв военных разрушений, стихийных бедствий или войн с символами собственной истории, как это было в коммунистической России.
Здесь, кстати, отечественная практика вполне соотносится с европейской, там, несмотря, скажем, на Венецианскую хартию, закрепляющую базовые принципы охраны и реставрации, также отстраивали отдельные памятники и целые кварталы, уничтоженные огненными бурями Второй мировой.
Да и посреди самой Венеции, на площади Сан-Марко, красуется ведь соборная кампанила (колокольня. — «О»), построенная заново после обрушения вследствие землетрясения в начале ХХ века.
Однако во всех этих случаях речь идет о воссоздании реально существовавших построек. А вот как быть с идеями «воссоздания» того, чего не было?
Исторический конструктор
Находятся желающие поправить и приукрасить историю, достроив колокольню, которая
существовала только в проекте. У Растрелли появятся соавторы?
Фото: Интерпресс / PhotoXPress.ru
Находятся желающие поправить и приукрасить историю, достроив колокольню, которая
существовала только в проекте. У Растрелли появятся соавторы?
Фото: Интерпресс / PhotoXPress.ru
Считать эту моду исключительно новопетербургской было бы неверно. Пример с колокольней Растрелли в России, кстати, далеко не единственный. В Ельце уже несколько лет с таким же упорством обсуждают идею построить при городском Вознесенском соборе колокольню по проекту Константина Тона, которой также никогда не существовало в реальности. «Обоснования» те же — городская доминанта, законченный вид комплекса, ну а то, что наши предки колокольню не смогли в XIX веке построить, так это случайность, стечение обстоятельств, которые можно не принимать в расчет. Мы-то сможем!
Такое обращение с Историей невольно заставляет вспомнить о популярных в 1990-е компьютерных играх, где надо было строить и развивать свои города. Под твоим управлением виртуальные Рим или Москва, ты их развиваешь по своему усмотрению, закладываешь и строишь храмы и стены, отражаешь нападения врагов, улучшаешь городскую экономику. Что-то не понравилось — сносишь и строишь заново. Захватывающее было дело, от экрана сутками можно было не отрываться.
Потом я увидел, как в этот исторический конструктор играют с моим городом уже в реальности. На клавиши нажимал мэр Юрий Михайлович Лужков: одни памятники архитектуры сносились, другие строились заново, город менял облик ежедневно, и постепенно виртуальная реальность начинала подменять подлинную.
В городских официальных документах фигурировали понятия «вновь построенный памятник архитектуры», а охранники у входа в старинную усадьбу могли запросто так ответить на вопрос, целы ли исторические интерьеры: «Сейчас нет, а через пару месяцев заходите — будут».
К слову, самой знаменитой «реставрацией» эпохи Юрия Лужкова стало восстановление Большого дворца в Царицыне, где история была решительно поправлена и улучшена. Башни получили красивые завершения, каких никогда не имели в реальности (они были взяты из нереализованного варианта казаковского проекта), а интерьеры просто придумали. Ничего, народу нравится…
Ярмарка древностей
Результатом подобных подходов становится не только неуважение к Истории и навязчивое стремление поправить ее ошибки и недочеты. В основе подобного — непонимание, что эти самые «ошибки» и «недочеты» и есть История.
Это она преподнесла нам Смольный монастырь в Петербурге и Вознесенский собор в Ельце без колоколен. В таком виде они вошли в память многих поколений, в таком виде, наконец, были поставлены на государственную охрану как памятники архитектуры. Достраивать то, что не построили Бартоломео Растрелли и Константин Тон, значит, навязываться к ним в соавторы, а к Истории — в повелители, а то и в цензоры.
Это значит продолжать играть уже в живых городах в компьютерные игры. Иллюзия собственного всемогущества, возможности повернуть ход времен и произвольно изменять историю русской архитектуры опасна еще и тем, что обесценивает подлинные ее памятники.
И это притом, что на отечественной «ярмарке древностей» — она же ярмарка тщеславия инвесторов и губернаторов — «новоделы» начинают цениться наравне с подлинниками, а то и выше их. Вспомним того же Юрия Михайловича, который в разгар своего градостроительного могущества опубликовал огромную статью о том, что в московской культуре копия ценится не меньше, а иногда и больше оригинала. Кропотливая научная реставрация подлинного особняка или храма никогда не сравнится — по части общественного резонанса — с воссозданием погибшего знаменитого сооружения. Да и с «воссозданием» никогда не существовавшего, как выясняется, тоже.
Идеологический подтекст процесса начинает казаться более значимым, нежели сама историческая подлинность.
В Екатеринбурге пару лет назад, например, снесли в Ново-Тихвинском монастыре Успенскую церковь XVIII века, самую старинную в городе. Под видом реставрации. Был скандал, был даже суд, который прекратил дело за «малозначительностью». Теперь некогда классический храм отстраивают заново, причем намереваются придать ему черты «русского стиля».
Парад символов
Все перечисленные выше инициативы, несмотря на меньший масштаб, — это тот же самый подход, то же самоупоение «реконструкторов», что и в случае с растреллиевской колокольней. Строительство некоего символа оказывается более важным, чем сохранение или хотя бы восстановление подлинного исторического памятника.
Этот «парад символов», ради которых уничтожается подлинная отечественная история, к сожалению, шагает по стране, только мы до поры до времени не замечаем его размаха. В Верхотурье Свердловской области уже практически построен заново каменный кремль вокруг изысканнейшего Троицкого собора. В Раненбурге (Чаплыгине) Липецкой области недавно срыт подлинный бастион земляной крепости петровского времени — ради строительства каменного бастиона, туристического аттракциона.
И все это — под флагом восстановления духовных святынь, улучшения «туристической привлекательности» и прочих неотразимых лозунгов нашего времени.
Поневоле вспоминается история, рассказанная в 1839 году французским путешественником маркизом де Кюстином по итогам его экскурсии в Нижегородский кремль в компании губернатора. Вот отрывок с некоторыми купюрами.
«Войдя нынче утром в городской собор, я был взволнован его видимою ветхостью…
— Вот один из самых красивых и примечательных храмов, какие мне довелось видеть в вашей стране,— сказал я губернатору.
— Это я его выстроил,— отвечал г-н Бутурлин.
— Как? Что вы хотите сказать? Вы, вероятно, восстановили его?
— Да нет, старый храм совсем обветшал; государь счел за лучшее не чинить его, а отстроить целиком заново; еще менее двух лет назад он стоял на пятьдесят шагов дальше и выступал из ряда прочих зданий, так что портил план нашего кремля…
Новый храм Минина в Нижнем является старинным, а ежели вы сомневаетесь в сей истине, то вы просто бунтовщик».
Перечитывая классику, невольно задумываешься: а не приравняют ли вскоре к бунту попытки отстаивать подлинность истории в ее разнообразных проявлениях?