Второй (а если иметь в виду обретение режиссерами своего оригинального "голоса", то первый) фильм Александра Алова и Владимира Наумова считается манифестом революционного романтизма оттепели. Самое романтическое в нем — прекрасные лица юных Василия Ланового (Корчагин) и Эльзы Леждей (Тоня). Воюя с "лакировкой действительности", авторы довели стоицизм Павла Корчагина до монашеского мазохизма. Недаром, когда матрос Жухрай в процессе революционного воспитания бьет его в челюсть, Павка требует: "Бей еще!" Епитимией, наложенной им на себя, кажутся и необъяснимый разрыв с Тоней, и адские условия строительства узкоколейки. Скорее уместно говорить не столько о романтизме, сколько о кинематографическом аналоге сурового стиля, синхронно заявившего о себе в живописи. Как и эта живопись, фильм кажется не то что состарившимся (да он и не был юным), а окостеневшим, а то и мертвым, звучит на одной, мучительной ноте. За романтизмом же лучше обращаться к "Сорок первому" (1956) Григория Чухрая или барочному "Ветру" (1959) тех же Алова и Наумова.
