дней назад и объявленного во всесоюзный розыск Константина
СмирноваОсташвили. В понедельник он занял свое место на скамье подсудимых.
Субботний эпизод своей биографии Константин охарактеризовал как
"политическое убийство", однако выглядел в новом качестве бодро и охотно
рассказал корреспонденту "Ъ" о трудностях подпольной жизни.
Убегать он вообще-то не собирался. Прогуляв очередное заседание суда б
сентября, подсудимый, естественно, не мог знать, что в этот день его
постановили взять под стражу. И на следующий день отправился на суд. "Меня
встретили у дверей братья-черносотенцы и говорят: не ходи туда, там тебя
арестуют. Я и вернулся домой". Но сидеть дома Константин все же не рискнул
и жил все это время на квартирах у "знакомых патриотов". "Поживу дня
два-три, потом ночью меня перевозят на машине в другое место. Милиция меня
бы не нашла, если б и старалась".
Милиция, как выяснилось, и не старалась.
- Если бы он в нашем районе преступление совершил, мы бы старались, -
объяснил начальник 82-го отделения. - Да и что он такого сделал, это же не
тяжкое дело, а политическое. Мы узнавали, конечно, на квартире, у соседей
спросили, не приходил ли... Ну уехал, ну сидит на даче - рано или поздно
появится.
Кроме отсутствия статистических стимулов у милиции, похоже, были другие
причины не проявлять рвения - судя по тому, что начальник отделения
попросил корреспондента "Ъ" не называть фамилии участвовавших в задержании
и его собственную: "У нас у каждого семья, дети".
Арест, несмотря ни на что, состоялся благодаря анонимному звонку гражданки,
сообщившей: Осташвили сидит в очереди в мужской зал парикмахерской на 1-й
Владимирской улице. Приехали быстро, вошли и потребовали документы, которых
у беглеца не оказалось. Константин, впрочем, честно представился. Тогда
милиционеры достали пистолеты и попросили следовать за ними. "Я им говорю -
не могу, очередь пройдет. Ничего, говорят, пострижем без очереди".
Задержанного доставили в отделение и, подержав немного под охраной
автоматчиков, перевезли в Краснопресненское РУВД - по мнению Константина,
милиционеры нервничали, опасаясь нападения патриотов. Оттуда перевезли в
СИЗО N 1 на улице Матросская Тишина, где по причине неприемного дня
поместили в холодную и сырую подвальную камеру. Замерзшего Константина
согрели уголовники, поделившиеся с пожилым человеком майкой, свитером и
едой. Они же объяснили ему, что патриоты наивные люди и идеалисты. На
следующую свою камеру - уже постоянную - Константин не жалуется: там есть
холодильник, телевизор, и уголовники, "милейшие люди, живут дружно, не
ссорятся и ходят в адидасовских костюмах".
Впрочем, появившись в понедельник в суде, Осташвили оценил свою тюремную
жизнь иначе: "Даже фашистское гестапо так не поступало". Защитник
Победзинский отреагировал на эти слова своеобразно: в очередной раз выразил
недоверие составу суда, заявил, что судьи идут на поводу "защитников
обиженного еврейского народа", и вышел вон. Кажется, навсегда.
От адвоката Сапегиной Осташвили попытался отказаться сам. Но общественный
обвинитель Макаров убедил суд рассматривать происходящее как тенденцию к
срыву процесса: "В случае вывода профессионального адвоката нет гарантий,
что оставшийся защитник Голубцов не пойдет достраивать свой дом, чем, как
известно, занимался до своего введения в процесс". Именно так Голубцов и
поступил, обвинив напоследок суд в дискриминации.
Константин, таким образом, остался без общественных защитников, что
впоследствии не без оснований расценил как предательство.
Однако гораздо большим потрясением для него оказалась статья в
еженедельнике "Ветеран" N 38 за 1990 год, где был ребром поставлен вопрос о
его чистокровности и названа фамилия бабушки - Штольтенберг. На это,
правда, у Константина нашелся полемический козырь: бабушка - немка. Заметка
же в "Московском литераторе", разоблачающая фамилию Смирнов как псевдоним,
характерный для "большевистских партийных кличек", настолько расстроила
подсудимого, что он не нашел достойного ответа на пассаж, где сам он
сравнивался с Азефом, а спровоцированный им дебош в ЦДЛ - с поджогом
рейхстага.
Оправившись от обиды, Константин принимал активное участие в продолжавшемся
опросе свидетелей, интересовался национальностью их родителей, задавал
каверзные вопросы и сам давал пояснения. Что, впрочем, имело чисто
гуманитарный интерес для человека, не сомневающегося в итогах
разбирательства: "Меня, конечно, посадят. Но лагерь, куда меня посадят,
через полгода, благодаря моей агитации, станет весь патриотическим, включая
администрацию" .
Один из зрителей поддался агитации немедленно и вышел из зала со словами
"чего сюда ходить, действовать надо!".
---