В полночь, когда я пришел, было довольно холодно. Беременная стояла, крутя в руках букет с гвоздиками. Потом отдала букет мужу — мне сгоряча показалось, что ей трудно держать его. Я не очень понимал, как она вообще стоит тут уже полчаса. Я вот очень быстро и замерз, и устал, и два раза сходил погреться в машину. Прошло больше часа, а очередь только завернула за угол ограды и до входа в храм было еще несколько сотен метров.
Я все думал ей предложить погреться в моей машине, потому что понимал: они приехали на метро, если вообще не пришли пешком откуда-то издалека. Но я как-то стеснялся сказать ей это. Не очень ясно, как вообще вести себя с беременными, потому что нельзя же понять, что у них в голове, когда у них в животе такое творится.
Заканчивался второй час, она стояла, и я вдруг понял, что ей совсем не сложно так стоять. Она, я подумал, мысленно приготовилась к таким глобальным трудностям в жизни, что даже не чувствовала никакой усталости. Она просто не могла ее почувствовать.
— Ленина-то зимой хоронили, страшно холодно было, а этим повезло! — сказала одна старушка другой, проходя мимо меня.
Они медленно шли вдоль очереди, с большим любопытством разглядывая ее. Любопытство было настолько искренним, что вызывало уважение.
Я опять измучился и отошел выпить кофе. Меня не было не меньше получаса. Я даже подумал, что не дай бог опоздал и что очередь моя прошла. Но ничего подобного: я обнаружил беременную у самых турникетов, после которых в очередь с улицы было уже не попасть.
Она обрадовалась мне.
— Ой, — сказала она, — а мы подумали, что вам удалось как-то уже пройти. Вставайте скорей.
Она так никуда и не уходила. Правда, она теперь держала в руках бумажный стакан с дымящимся кофе. Кофе ей принес муж, который, я обратил внимание, все время куда-то тоже уходил.
Потом мы наконец зашли в храм. Было три часа ночи. Люди около минуты стояли напротив гроба, потом шли к выходу. Беременная постояла, отошла и снова остановилась, чтобы зажечь свечку.
— Давай еще постоим, — сказала она мужу. — Некуда спешить.