Рыцари круглого столика

Рюмочная — чисто советское учреждение. Даже не просто советское — ленинградское. В Тбилиси — хинкальные, в Одессе — бодеги, в Москве — пивные бары. Хмурые ленинградские мужчины всегда выпивали в рюмочных

Лев Лурье

Двигаться перебежками

Достоевский писал про Петербург: "Это город полусумасшедших. Редко где найдется столько мрачных, резких и странных влияний на душу человека, как в Петербурге. Чего стоят одни климатические влияния!"

Зима начинается у нас в ноябре, заканчивается в конце апреля. Пронизывающий ветер с залива, слякоть; на тротуарах — смесь грязи, соли и снега. Огромные продуваемые площади, прямые проспекты: от метели не спрятаться. Чтобы уцелеть, надо или толкаться в общественном транспорте, или стоять в пробках у мостов через многочисленные водные протоки — от Большой Невы до Черной речки.

По улице можно двигаться только перебежками — от теплого вестибюля метро до книжной лавки или магазина оловянных солдатиков.

Рюмочная — где можно хлопнуть, заесть горячим и ни с кем из присутствующих не вступать в обременительный контакт — как колодец в пустыне, почтовая станция на тракте.

Цены — копеечные, тишина, порядок. Все молча, с чувством собственного достоинства. Махнул — побежал дальше, к дому, в гости, в филармонию.

Рождение жанра

Старая Россия рюмочных не знала. Их функции отчасти выполняли трактиры с горячительными напитками, пивные, ренсковые погреба. В Петербурге пропустить наскоро рюмку под пирожок можно было в ресторане "Доминик" и кондитерской Федорова.

Но всяк сверчок знал свой шесток. Выпивать из горлышка "сороковку", у выхода из ренсковых погребков, отбивая на ходу сургучную пробку, могли крестьяне-сезонники; в пивных сиживали станочники с Выборгской стороны; в "чистой половине" трактиров — под графинчик и селянку слушали "музыкальную машину" торговцы Апраксина рынка. "Пролетарии умственного труда" — репортеры, студенты-репетиторы, мелкие чиновники трактирами пренебрегали: пусть плохонький, но ресторан.

Все это многообразие исчезло в 1914 году с введением сухого закона и вновь появилось аж в 1925-м, когда уже советским людям разрешили потреблять алкоголь невозбранно и открыто.

Ленинградские питейные заведения эпохи нэпа выглядели пародией на своих дореволюционных предшественников. Здесь кутили как в последний раз растратчики, мелкие торговцы, налетчики, вперемежку с инженерами из "бывших".

Вадим Шефнер вспоминал: "А рабочий класс сиживал в пивных (впрочем, водку там тоже наливали). Пивных самого разного разбора в городе хватало с избытком; в частушке нэповских лет горделиво сообщалось: "Петроград теперь иной, в каждом доме по пивной!""

Пивные делились на обычные и "культурные". Как пелось в тогдашней назидательной песне:

Слышен звон серебра из кармана,

Эти деньги на пьянство пойдут.

А вдали показалась пивная, —

Гражданин, не причаливай тут!

...Слышно хлопанье пробок от пива,

От табачного дыма туман, —

А в культурной пивной так красиво:

С бубенцами играет баян!

Сталинские пятилетки, казалось, вообще похоронили идею выпивки и закуски. Создается пищевая индустрия, хорошая или плохая — другой вопрос, но общественное питание отрицает избранность.

Правда, в 1930-е годы Сталин изрекает две максимы, оставляющие и ресторанам, и разливухам лазейки: "Жить стало лучше, жить стало веселее" и "Кадры решают все".

Высшим кастам советского общества полагается нечто недоступное простым смертным: "Форд" или "Эмка", квартира "сталинка", Сочи и — ресторан. Здесь орденоносцы, командармы, летчики, академики, народные артисты потребляют блюда из знаменитой "микояновской" "Книги о вкусной и здоровой пище".

Но рабочий класс, как писал Владимир Маяковский, "жажду заливал не квасом", и в его жизни помимо социалистического соревнования должны быть какие-то удовольствия. К концу 1930-х появляются буфеты, закусочные, заведения "Советское шампанское", павильоны "Пиво-Воды" и, наконец, рюмочные. Суть всего этого многообразия одна — приучить население выпивать "культурно" — под закуску и под начальственным приглядом.

Ленинградская специфика

Расцвет жанра приходится в Ленинграде на послевоенное время.

Вспоминает писатель Валерий Попов: "На углу Маяковской и Некрасова была такая страшная рюмочная, набитая инвалидами безногими. Оттуда веяло какой-то сырой овчиной, несчастьем, криками, драками. Такое ощущение, что народ сознательно спаивали, этих обрубков, этих костылей, бывших офицеров, солдат, сержантов. Не нашли способ как-то пригреть и занять, и это был один из выходов. Рюмочные становились таким местом встреч, общения, знакомства, заведения связей, ну и, конечно, не только для законопослушных граждан, но и для криминального элемента. Во всех этих заведениях вспоминали, как штурмовали Кенигсберг. И пили".

Как писал великий драматург и автор "Записок нетрезвого человека" Александр Володин:

Убитые остались там,

А мы, пока еще живые,

Все допиваем фронтовые,

Навек законные сто грамм.

На бутерброде, полагавшемся к 100 граммам, лежали четыре кильки, столько же, сколько исполнительниц в модном вокальном квартете, поэтому называлась эта традиционная закуска "сестры Федоровы". Посетители отогревались, языки развязывались.

В 1950-х чуть ли не половина политических дел возбуждалась из-за вольномыслия в рюмочных. Никаких кружков, восторженных воспоминаний о старом режиме или Льве Троцком. "Уткин Н.В, 1894 года рождения, 10 июня 1953 года в нетрезвом состоянии в буфете станции Павловск ругал руководителей правительства и коммунистов, говорил о скором конце советской власти, хвалил Берию" — пять лет лагерей: время либеральное, оттепель.

Важная характеристика послевоенных рюмочных — всесословность. Рестораны для подавляющего большинства населения все еще недоступны. И все — от офицеров до студентов, от откинувшихся со шконки уголовников до фрезеровщиков 6-го разряда — стоят за круглыми столиками со столешницами из искусственного мрамора.

Пейзаж начинает меняться где-то к середине хрущевского царствования.

Поколение Бродского и Довлатова открывает для себя ресторанные возможности: оказывается, если не бояться грозного швейцара — цены на "Крыше" в "Европейской" или в "Кавказском" не так уж сокрушительны.

Появляются аналоги рюмочных для ленинградского среднего класса. Это заведения с буфетной стойкой, без официантов, где не заставляют снимать пальто (такие как "Щель" в гостинице "Астория"). Здесь черно от шинелей морских офицеров и каракулевых шубок их прелестных дам. Как вспоминает завсегдатай: "На прилавке всегда 3-5 сортов лучшего коньяка, шампанское всех видов, и даже "Мускатное", красная и черная икра, рыбка красная и белая: белуга, севрюга, кета, лосось и выпить там 100х100 (коньяк+шампанское — в просторечии "Бурый медведь") или 150 коньяка перед обедом было блаженством".

Рюмочная оставалась прибежищем квалифицированных "умственных" рабочих, определявших социальное лицо города: серьезные, зарабатывающие мужчины. Рыбалка, походы на стадион Кирова, отпуск в заводском профилактории или на садовом участке. Эти заведения для посетителей, окончивших рабочую смену, играли ту же роль, что в Англии пабы. Благо на каждый из 15 районов города в среднем имелось 103 заведения, где наливали спиртное (они могли называться бутербродными, закусочными, буфетами).

Ну а молчаливое большинство, которое посетители рюмочных презирали, норовило "сообразить на троих" и выпить в парадняке из граненого стакана, украденного в автомате "Газированная вода". На севере всегда много и тяжело пьют. Недаром Достоевский думал написать роман о Петербурге под названием "Пьяненькие".

Рюмочные при капитализме

В 1990-е годы советские обыкновения много и чаще всего несмешно пародировали. Ностальгия укутывалась иронией. Все эти петербургские псевдосоветские рестораны "Зов Ильича", "На здоровье" радовали разве что скупавших военные ушанки и матрешки с Горбачевым — Ельциным — Путиным иностранцев. Ближе к сути подошла сеть пивных "Толстый фраер", основанная Александром Розенбаумом, здесь и еда, доступная студентам, и музыка ностальгическая, и скумбрию к водке подают.

Рюмочные не перестраивались, они никуда не исчезали. Они остались как Ростральные колонны, "Зенит" и белые ночи, не меняя функции.

Давно замечено — все дорогое лучше в Москве, дешевое — в Петербурге. У нас нет изысков Аркадия Новикова, зато душевно посидеть за пару сотен рублей, не отравившись, можно на каждом углу. В Первопрестольной общепит какой-то континентальный, как климат. Или очень хорошо, или опасно, неопрятно, гнусно. А в Питере за свои 100-200 не отравишься и не получишь по морде.

Рюмочных в отличие от Москвы в Петербурге много — штук 50. Дело и в традициях, и в покупательной способности — 100 грамм с бутербродом стоят 100 рублей.

Классические рюмочные — учреждения, где пьют стоя, поставив стакан и закуску на полочку, идущую вдоль стен, или на круглые высокие столики. Пьют водку, коньяком и портвейном пренебрегают. Закусывают бутербродами.

Строгая женщина, часто татарка, знающая завсегдатаев и их обыкновения наизусть, быстро пресекает всякое поползновение на нарушение порядка. Да и сами посетители встречают любое повышение голоса со стороны подвыпивших клиентов недовольными взглядами, а могут и выкинуть на улицу. Впрочем, если постоянный посетитель заслужил своим поведением одобрение — ему будет открыт кредит. Можно будет заплатить "хозяйке" и товаром — рыбой, грибами...

Единственное усовершенствование, произошедшее в последние годы в рюмочных,— появление горячей закуски — яичницы, сосисок, иногда супа. Но сути это не меняет. Расчет — на быструю сменяемость контингента. Засиживаться не принято. Если приятели не хотят расставаться — идут в соседнее заведение, благо оно, как правило, недалеко.

Средний возраст посетителей близок к пенсионному, почти все эти люди воспитаны на простом и суровом жанре рюмочной. Все, кто пил много, вымерли, не пережили 1990-е. Остались закаленные ветераны, знающие свою норму и привыкшие к "культурной" выпивке.

В деревне или на службе всякий человек — знакомый или знакомый знакомого. Городская жизнь безлична: персонаж из толпы — не сосед и не Ванин шурин, просто какой-то прохожий. "Человек человеку бревно",— писал, кажется, Ремизов. Рюмочная — заведение для одиночек, здесь царит отчуждение. Здесь человек чувствует себя одиноко и спокойно: тут — рефлексируют. Это касается прежде всего заведений центральных, проходных, где постоянные посетители редкость.

Не то — распивочные, спрятанные в глубине старых кварталов. Постиндустриальная экономика оторвала рюмочную от завода и привязала к местности. Не случайно самые известные рюмочные расположены в старых районах — в Коломне, на Лиговке, в Песках, у Сенной площади. Тут кроме рюмочных существуют и другие традиционные заведения, кафе и закусочные, где можно выпить коньячка, закусить миногами, съесть солянку и домашнюю котлету и все это максимум рублей за 500, не выходя из бюджета.

Теперь здесь ежедневно встречаются не приятели по цеху, а те, кто ходил в одну школу, жил в одном дворе и лечится в одной поликлинике. Пенсионеры, инженеры, доценты, водители, кузовщики, учителя физики и физкультуры. Люди, не слишком довольные окружающей жизнью. По политическим убеждениям в основном коммунисты, встречаются "яблочники".

Есть даже одна рюмочная (адрес по понятным причинам не называю), где во время "снежной революции" участникам митингов накатывали со скидкой, а ораторов хозяева угощали за счет заведения.

Рюмочные не поддаются стилизации. Было несколько попыток создать нечто в этом жанре для более молодой и платежеспособной публики. Все они провалились. Молодежь пьет значительно меньше отцов и дедов, к водке душой не прикипела. Местные хипстеры предпочитают накатить "шорт" в модном баре, где-нибудь на Думской или на Фонтанке. А настоящие ценители жанра в новые заведения не потянулись: дорого.

Рюмочные пока живы, но медленно вымирают вместе со своими клиентами — как толстые журналы или игра в домино во дворе.