Миланское бюро Антонио Марраса напоминает заброшенную театральную сцену. И дело не только в обстановке, в декорациях, но и в персонажах, постоянно приходящих к Антонио Маррасу в бюро и уходящих от него. Этот странный офис устроен так, что деловая встреча с дизайнером Маррасом становится театральной мизансценой.
— Ателье, творческое бюро, вне сомнений, говорит многое о самом дизайнере. Есть деловые офисы, есть ультрамодные мастерские, а у вас здесь какие-то старинные подмостки.
— Это старое промышленное помещение, которое мы превратили в ателье. Здесь ничего не шьется, но зато многое придумывается. Здесь проходят встречи и переговоры. Я работаю не только здесь, на окраине Милана, но и на Сардинии, где я родился, где у меня большой дом, где живет моя семья. Моя студия на Сардинии — рядом с домом. Вокруг цветы, и в доме, и всегда много гостей. Но и в миланском ателье вся наша жизнь, весь процесс — творческий, переговорный — устроен как процесс домашний. Есть кухня, есть терраса, гостиная со старыми, потертыми диванами и манекенами, есть маленький, романтический сад, куда солнце падает не целый день, а только в определенные часы. Словом, возвышенное элегическое запустение в деловом Милане! Делать здесь настоящий профессиональный ремонт? Я посчитал это делом бессмысленным, абсолютно глупым. Нет ничего важнее для творчества, чем такие величественные, таинственные тени прошлого, артистические кулисы, в драматической пыли которых можно отыскать и вдохновение, и совершенно конкретные элементы, формы одежды, орнаменты. Я не боюсь такой пыли и заброшенности, напротив, я бегу от всего лощеного, прямолинейного и, если угодно, современного и правильного. Я люблю прошедшее время.
— У вас здесь то ли commedia dell'arte, то ли пьеса Чехова. Думали ли вы о чем-нибудь подобном, когда присматривали это помещение?
— Сказать мне о Чехове — значит сделать комплимент. Я ведь все-таки немного связан с театром. Я делал костюмы для спектакля Луки Ронкони "Сон в летнюю ночь". До меня с Ронкони работал только Карл Лагерфельд, они делали вместе "Троянцев". Работа в театре — очень тяжелое занятие. Гораздо более тяжелое занятие, чем в модной индустрии. Там ты делаешь коллекции, отталкиваясь от себя. В театре на первом месте персонаж. Потом — режиссер. Затем — актер. Ты должен одеть персонажа-актера, домысливая что-то, но не преображая его окончательно. Создать не суть, а оболочку. Работа в театре — это балансирование канатоходца. Я много лет мечтал работать с Пиной Бауш, но, увы, так и не решился ей в этом признаться. Для меня она величайший режиссер, режиссер, сумевший найти универсальный язык, ключ ко многим важнейшим творческим и экзистенциальным задачам. И ее ключ, ее танец, ее артистический и философский методы — они трогательные и беспощадные одновременно. Она восхищает меня до сих пор и будет восхищать всегда. В ее спектаклях была пронзительность, человеческая решимость и дикое отчаяние, собранное в маленький женский кулак.
Antonio Marras, осень-зима 2012/13
— Как получилось, что вы ушли из Kenzo, дома, который в своих цветах и формах был ориентирован если не на театр, то на театральность?
— Мне просто стало тяжело работать, вот и все. Я устал. Здесь нет никакого секрета. Мода больших марок — это и большой бизнес. Мне для работы всегда нужно время, а не плотный рабочий график, как это принято называть в больших корпорациях. Я не разделяю дом и работу, ни здесь, ни на Сардинии, я не могу сказать: "С девяти до двух я создаю коллекции, после двух — делаю что-то еще, с костюмом не связанное". Видимо, я просто не создан для крупных брендов.
— Как бы вы описали суть вашей работы? В чем суть вашего костюма?
— Я культивирую искусство костюма. Не одной красивой и замечательной вещи, а костюма, единой художественной оболочки. Я порождаю образы. Из старых мастеров я очень ценю Вионне, Пуаре, конечно же, Эльзу Скьяпарелли. Но Скьяпарелли работала в доиндустриальную эпоху, в эпоху классической художественной моды, создаваемой и оцениваемой артистами. Из современных дизайнеров я почитаю больше других Прада. Она не делает примитивную, бытовую моду, она создает, порождает образы — из разных эпох, из разных культурных и социальных слоев. Прада словно вытаскивает их из тьмы на свет. Они настолько хороши потому, что законченны — от прически для сумки. Конечно, в этом смысле — постоянного порождения образов — есть что-то неизбежно театральное. Истинная мода отчасти химерична. А истинный костюм — это тень чего-то великого.
— Что такое современный костюм? Ведь роль коммерции в нем столь велика?
— Современная мода обыкновенно отражает современный мир. А это коммерция, это продажи, это все новые и новые коллекции. Я совсем не хотел бы подвергать сомнению работающую маркетинговую формулу, она просто данность, она — ответ на запрос публики. Индустриальная мода невероятно молода, и ею двигают сезонные перемены. И даже те, кто уже в возрасте, все равно, чтобы выглядеть постоянно молодыми, даже бессмертными, вынуждены беспрестанно меняться. Витальность современной моды дарит иллюзию бессмертия. Как и пластическая операция. Ведь раньше костюм носили много лет, и он, этот костюм, держал человеческую фигуру. Люди боялись измениться, поправиться, потолстеть или похудеть, чтобы не подвести свой костюм. В этом были отношения. Сегодня человеческие отношения с костюмом изменились.
— То есть вы противостоите современной формуле успеха?
— Я не революционер, не борец, и мне трудно говорить о каком-то специальном противопоставлении. Я родился, живу и работаю на острове, на Сардинии, а островное существование все-таки предполагает романтизм и изоляцию. Я не комментатор. Я обращаю внимание на культуры — на японскую, ближневосточные культуры, на русскую культуру, но я не постмодернист, и я не шью костюм из прямых цитат. Мой гардероб — это волшебный театр старых теней, раскрашенных мной от руки. Мой гардероб — это театр магический, украшенный мерцающими фонариками, это вымышленный мир — сложный, придуманный, но законченный с образной точки зрения.