9 августа 1975 года не стало Дмитрия Шостаковича. За прошедшее с тех пор время можно было бы найти композитору, которого с молодости называли гением и классиком, адекватное место в массовом сознании. Но четверти века явно не хватило.
25-летие со дня смерти Шостаковича — дата, которая не осталось незамеченной. Во Франкфурте — большая выставка, в Глазго — фестиваль, выставка, научная конференция, в Киото — тоже выставка, во Франции — цикл концертов. Московский Квартет имени Бородина приступил к исполнению двухгодичного мемориального цикла, объединяющего все квартетные опусы Шостаковича и Бетховена (которому в 2000 году 230 лет) — они прозвучат в Англии, Нидерландах и Японии. В России же — мертвый сезон. Активны лишь издатели: новые сборники статей и материалов выходят в Петербурге и Москве, центр DSCH опубликовал первые два тома — 19-й и 24-й — из ста пятидесяти "Нового собрания сочинений" Шостаковича. В них вошли прежде неизвестные транскрипции: забытые сочинения и версии сочинений будут публиковаться в ходе этого проекта в первую очередь.
Шостакович — не только самый играемый, но еще и наиболее пылко и пристрастно обсуждаемый композитор ХХ столетия. Был композитор коммунистом или антикоммунистом, жертвой режима или "послушным мальчиком", позволившим власти себя эксплуатировать? Яблоком раздора по-прежнему исправно служит "Testimony" ("Свидетельство") — опубликованный Соломоном Волковым на Западе текст от лица Шостаковича как "тайного диссидента". Много лет "Свидетельству" предъявляются все более обоснованные претензии по поводу подлинности. Дискуссия же регулярно выходит из берегов научной. Образцовой в этом смысле можно считать статью пылкого поклонника "Шостаковича антисоветского" Владимира Ашкенази, опубликованную на днях — в связи все с той же датой — в Financial Times.
Восприятие музыки Шостаковича — замкнутый круг. Шлейф, сотканный из личных счетов композитора с властью и современниками, исторических подтекстов, обличительного гротеска и символических намеков, служит ей интригующей рекламой: слушать Шостаковича — читать культурологический детектив. Это свойство всегда надежно срабатывает и охотно разоблачается. Однако, сколько бы публике ни "открывали глаза" на то, как музыкальная индустрия спекулирует на образе художника-страдальца, новые манипуляции удаются не хуже прежних. Композитор действительно был страдальцем, от исторических реалий в его творчестве никуда не деться. Но для столь настойчивой и даже болезненной привязанности к нему слушателей этого мало.
Шостаковичу почти вредит анализ. Он эклектичен, консервативен в выборе жанров и форм. Он не стеснялся употреблять в музыкальной речи экспрессивные идиомы так часто, как слова-паразиты. Творчество Шостаковича — гениальный антирецепт, которому себе на беду следовало не одно поколение русских композиторов. "Яд" шостаковичской манеры не действовал лишь на него самого. Музыка Шостаковича удобна исполнителям и слушателям — написана с гуманной прозрачностью и рациональностью. Но манит не комфлортабельная форма, а малоуютное содержание — иррациональное сочетание обэриутской иронии и "достоевского" трагизма.
Похоже, однако, что в России сейчас все это не в моде. В середине 90-х Шостаковича исполняли навязчиво часто и с небывалым художественным качеством. На гребне этого интереса прошел петербургский фестиваль, устроенный Мстиславом Ростроповичем. Сейчас Шостаковича тоже играют много — умеют и привыкли. Но больше не "разоблачают" и не "расшифровывают", оставляя эту безнадежную затею пылким западным энтузиастам. При этом продолжается публикация новых материалов о композиторе и его прежде неизвестных произведений. Мы все больше знаем о нем — и все меньше принимаем во внимание. 25-й год со дня смерти не отмечен ни одним масштабным концертным проектом. На исходе столетия Шостаковичу на родине вновь достается маска, которая явно ему мала,— привычного классика советской музыки.
КИРА Ъ-ВЕРНИКОВА