Выставка современное искусство
Живопись и скульптуру сына великого композитора Сергея Прокофьева в России знают плохо. Отдел новейших течений Третьяковской галереи совместно с английской галереей East Hill решили восполнить этот пробел, устроив ретроспективу художника, которого ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ назвал бы "малым шестидесятником".
В биографии Олега Прокофьева (1928-1998) было все. Детство в Париже: отец стал возвращенцем в 1936 году, в неудобное, мягко говоря, время. В 1940-е Прокофьев-старший ушел из семьи. Спустя несколько лет мать попала в лагерь по политической статье и вышла только в 1956-м по амнистии. Искусству Олег Сергеевич учился у Роберта Фалька. Когда наступила "оттепель", Прокофьев попал в среду продвинутой молодежи и экспериментировал с абстракцией рядом с Владимиром Слепяном и Борисом Турецким. Потом встретил молодую англичанку Камиллу Грей. Эта без преувеличения выдающаяся женщина писала в СССР книгу об авангарде, знаменитый "Русский эксперимент" (вышел в 1962-м). Благодаря "Русскому эксперименту" проекты и прозрения конструктивистов и супрематистов триумфально вернулись на Запад и оказали невероятное влияние на англоговорящий мир в целом. Прокофьеву и Грей долго не удавалось пожениться, но, когда ей все-таки дали разрешение на въезд в Советский Союз, совместное счастье продлилось недолго: Грей скоропостижно умерла от гепатита на отдыхе в Крыму. В 1972-м, через два года после ее смерти, Прокофьев уехал в Англию, став одним из первых беглецов "третьей волны" эмиграции. Его наследие оказалось разделено между Россией в лице Третьяковки и наследниками в Туманном Альбионе.
"Возвращение" соединяет обе линии, но оказывается, что между разными периодами творчества Прокофьева связи мало. Он один из тех художников, которые пробовали все, но ничто не распробовали до конца. Чем-то виражи Прокофьева напоминают неровный путь авангардиста Александра Шевченко, героя недавней ретроспективы в Третьяковке, который пускался то в правоверный сезаннизм, то в новую вещественность, далеко не всегда руководствуясь текущим моментом. Самые ранние вещи Прокофьева, черные абстракции начала 1960-х, свидетельствуют об увлечении живописью действия Джексона Поллока и сюрреалистическим периодом Пабло Пикассо. Прокофьев продолжает танцевать с абстракцией, то импровизируя, то выстраивая решетки и узоры. Случается перемена настроения, и работы конца 1960-х глядят Фальком по фактуре и Владимиром Вейсбергом по колориту. В Англии Прокофьев ненадолго увлекся композициями из найденного в Темзе строительного мусора. Под конец жизни делал яркую скульптуру из дерева, напоминающую иероглифы или головоломки. Увлекся античностью, что бывает с умудренными опытом художниками на старости лет: одна из самых ярких работ на выставке — деревянный силуэт Аполлона, веселый, как кадр из "Желтой подводной лодки".
Чего в Прокофьеве не найти, так это следов русского авангарда, хотя, казалось бы, вся информация была под рукой, в материалах Камиллы Грей. Есть пара архитектонов а-ля Малевич, но они сделаны явно для галочки, это шаги в неинтересном художнику направлении. Свежие веяния в мировом искусстве 1970-х и 1980-х он тоже не воспринял и не присоединился ни к стану варваров поп-арта, ни к умникам концептуализма.
Создается впечатление, что на периферии Прокофьеву было намного комфортнее. Такое с советскими эмигрантами случалось сплошь и рядом. Похожий пример — скульптор Александр Ней: эмигрировал в том же 1972-м, обласкан вниманием Элейн де Кунинг, супруги пионера послевоенной абстракции Виллема де Кунинга, пришел к созданию воздушных объектов из слоновой кости, которые неплохо смотрелись бы как в Египетском зале музея "Метрополитен", так и в сувенирной лавке. Такое отсутствие амбиций объясняется, наверное, тем, что некоторым художникам очень хорошо в изобильных культурой странах. Ведь это счастье — заниматься себе тихонько искусством, когда рядом незыблемый Британский музей и непотопляемая Национальная галерея.