Мы остановились на том, что бывает, когда все вокруг сматываются по своим делам, оставляя внука один на один с дедом. После первого приступа паники все обустраивается. Все просто замечательно — утром к тебе в спальню приходит такой милый, уютный маленький внучок и притуляется рядом. Может, замерз, конечно, но у нас в доме довольно жарко. Он слегка засыпает снова под боком у любящего дедушки и вдруг, лягнув во сне ногой, сбрасывает на пол лежавший с вечера на постели новенький MacBook 13'. Сон как рукой снимает: черт побери, блин, Федор! Он спросонья таращит глаза и никак не врубится, чего это он натворил. Но вроде LCD-матрица не разбита — и то хорошо. Утро началось. Помня, что, несмотря на все уверения родственников, Федор все равно не будет есть омлет, грею ему фокаччо (из вчерашнего ресторана) в моей любимой небольшой печке из полированной нержавейки. У нее есть история. Дело в том, что у меня есть старинный финский друг Паси. Мы с ним знакомы лет двадцать пять. Раза два в год видимся. Паси абсолютно позитивный человек. Настолько, что не разрешает у себя дома петь песни в миноре. Он говорит: "Финны и русские и так настолько мрачный и тоскливый народ, что нечего тут выть дурацкие песни". А если учесть, что его бизнес — чинить гитарные усилители, дома коллекция гитар и виниловых дисков и все время гости, из которых поют и играют все сто процентов, то понятно, что творится в квартире на Рауханкату. А еще Паси не признает цифровую технику ни в каком виде. Он только в прошлом году купил себе сотовый. И то потому, что перед этим купил себе ресторан. То есть у него все аналоговое и винтажное. Буквально все — от вертушки и дисков Led Zeppelin и The Beatles до мебели и посуды. Так вот у него есть такая старая небольшая печечка из нержавейки, с четырьмя тэнами. Там можно греть, жарить и печь. Паси за пять минут в ней делает потрясающие хлебцы с яйцом, молоком, сыром и помидорами. Вполне такие аналоговые, хоть и невинтажные. Так как Федор с Паси в прошлом году ловили рыбу на озере и друг другу сильно понравились, то я говорю: "Сейчас я тебе фокаччо подогрею, как Паси делает". Все это напоминает ту бредятину, что советует делать с детьми доктор Спок,— все эти игры "а вот самолетик из колбаски летит к нам прямо в ротик" и т. д., особенно когда ребенок не хочет есть. Но когда вы читаете уважаемого доктора Спока, то стоит всегда помнить, что его собственный сын покончил с собой. Вот такие теоретики. Так что этих умников надо делить натрое.
Тем не менее фокаччо по рецепту Паси Кивиойа прокатывает. И мы уже готовы выдвигаться на работу. Потому что так получилось — мне надо быть на работе именно тогда, когда мне оставили внука. Но у нас есть еще минут сорок, и вопреки попыткам Федора занять место у монитора я решаю, что надо совершенствоваться. Все! Сказки кончились — мы еще успеем сегодня написать картину. У меня есть грунтованный холст. Я говорю: "Ладно, сыграй в одну игру онлайн, пока я белый грунт затонирую голубым акрилом". "Тигр будет плохо смотреться на голубом",— говорит Федор. "Тигр? Какой тигр? Мы что, собирались рисовать тигра?" — "Ну да, ты — черные полоски, а я — оранжевые".— "А ты можешь морду тигра нарисовать?" — "Нет, но ты мне поможешь".— "Ну уж нет! Я так не согласен, потому что если я тебе буду помогать — это значит, в конце концов, что я нарисую всю картину, а ты потом будешь маме показывать. А так неправильно. Я априори рисую лучше тебя, потому что делаю это давно. Хотя, как рисовать морду тигра, я вообще-то не знаю напрочь, и тут мы на равных".
Поэтому я губкой замазываю фон голубым — мы будем рисовать цветок.
Тут Федор спрашивает: "А что, цветок в небе летит?" "Да нет вроде, а что?" — "Ну, земли вообще никакой нет, одно синее небо". Хорошо, хорошо, он в небе летит, хотя правильно надо говорить по небу.
Пока Федор примеряется к кистям, я сушу акрил феном, чтобы быстрее высох.
"Давай как Леонардо да Винчи — сначала углем нарисуем",— говорю я ему. Тогда он говорит: "А Ван Гог себе ухо отрезал". Вот чего я себе не представлял, так это то, что Федора занимает судьба Ван Гога. "А потом он застрелился". В смысле? Как застрелился? По-моему, Ван Гог умер в психушке. Он и так нервный был, а тут абсент с опиумом — элементарно с глузду съехать. Я лезу в интернет, и что выясняется: Федор прав — он застрелился из пистолета. Правда, я тоже прав, потому что он это сделал в психушке. Подавленный такой информированностью Федора, я смотрю, как он рисует резко асимметричные лепестки большого подсолнуха отличным углем от Faber-Castell. Теперь по рисунку углем мы начинаем возюкать кистью с желтой краской. Середину цветка тоже желтым. Это что?
"Подсолнух",— отрезает Федор и продолжает красить. Синий фон с желтой краской начинает подозрительно отдавать зеленым.
"А еще Ван Гог был слепой",— сообщает Федор. Ну вот этого я уже выдержать никак не могу. "Он же художник был, он рисовал картины! — кричу я.— Он не мог быть слепым!" "Ну ладно,— примирительно говорит Федор,— значит, это была Ванга".
К этому моменту картина готова и стоит в коридоре. Нам пора. Мы едем на работу подписывать номер журнала про автомобили.
Перед походом в редакцию газеты с еженедельным приложением, где сидит наша верстка, я предупреждаю Федора: "Тебя тут все знают заочно, поэтому веди себя прилично". На что он говорит: "А я капюшон надену" и натягивает на бейсболку сверху еще и капюшон. И достает из кармана Sony PSP.