с Андреем Ъ-Колесниковым
Пятиборец Андрей Моисеев, выигравший в четверг золотую олимпийскую медаль, признался мне, что ничто не заставит его полюбить ни шпагу, ни лошадей и что больше всего на свете ему нравится горизонтальное положение.
— Воды? Сока? — спросили в "Боско-клубе" у Андрея Моисеева, когда он пришел сюда сразу после победы.
— Нет-нет, что вы! — запротестовал он.— Я только что с допинг-контроля, так напился там...
Говорят, именно в пятиборье и именно на последней части дистанции наступает такое обезвоживание организма, что спортсмены потом на допинг-контроле пьют воду литрами, чтобы сдать анализы, а толку никакого. Человек может просидеть в комнате допинг-контроля и час, и два, и три, безостановочно пить при этом воду, а практического выхода не будет.
Раньше спортсменам разрешали, говорят, пить в такой безвыходной ситуации пиво, и это облегчало. Но потом запретили: результаты анализов при этом были, как бы это сказать, замутнены.
Поэтому позиция Андрея Моисеева, категорически отказавшегося в "Боско-клубе" от воды и сока, не вызывала никаких вопросов. Она была более чем убедительной.
Я сразу спросил его о том, что меня больше всего интересовало:
— Самым непредсказуемым был, конечно, конкур. Мы понимаем, кто был на втором месте (китаец.— А. К.) и кто готовил лошадей для конкура (китайцы.— А. К.). Даже после жеребьевки, мне кажется, можно успеть подготовить лошадь так, что вам потом мало не покажется.
— Да, конкур,— согласился Андрей Моисеев, блаженно вытянувшись на стуле во всю свою 195-сантиметровую длину.— Мы ездим все время на разных лошадях, да. Если попадается пассивная лошадь, ее нужно двигать. Активную, наоборот, держать. Но я считаю, главное для спортсмена — не мешать лошади прыгать.
— То есть как? — удивился я.— Вы сознательно сводите роль человека в контроле за лошадью к минимуму? Главное — не помешать ей, бедняжке? А если она не поймет такого великодушия? Да и потом, трудно вас, такого, не замечать, особенно на себе.
— Ну,— говорит он,— это мое ноу-хау, что ли. Понимаете, за 20 минут лошадь не переучить. Она в принципе знает, что делать, она уже обучена. Какой смысл с ней спорить?
Все это было очень неожиданно. Конечно, лошадь может только мечтать о таких взаимоотношениях со своим наездником. Но все-таки как-то странно было слышать от великого спортсмена историю этого добровольного человеческого бесправия в отношениях с животным. Пусть даже и с лошадью, лучшим, возможно, из них, животных.
Но потом я подумал, что то, о чем говорит Андрей Моисеев, и есть высшая форма контроля над животным. Лошадь думает, что она делает то, что хочет, и у нее, можно сказать, вырастают крылья, и вот уже этот Пегас летит по стадиону, а оседлавший его наездник, набирающий свои очки в конкуре, не кажется уже ему тяжким грузом, хотя груз-то тяжкий даже на первый взгляд — под 100 килограммов, не меньше.
Есть только один нюанс: все это может оказаться совсем не так, вообще не так, и лошадь, расправив крылья, может решить, что этот человек, и так не влияющий на принятие решений, ей совершенно теперь не нужен...
В общем, такой подход к лошади показался мне рискованным. Но было понятно и другое. Передо мной сейчас сидел умный и очень уставший человек.
— А какая лошадь,— спросил я,— для вас лучше: активная или пассивная? Какая вам больше нравится?
Он задумался. Потом сказал:
— По мне так лучше активная. Меньше усилий надо потратить, чтобы удержать активную лошадь, чем чтобы заставить двигаться пассивную. Да, мне больше активные нравятся.
Я уже даже не был уверен, что он сейчас все еще о лошадях говорит.
— Вам теперь, наверное, много подарков сделают всяких,— продолжил я.— А если бы вам лошадь подарили, вы бы ее себе оставили? Давали бы ей корм, давали бы ей раскрыться в танце...
— Оставить ее себе? Нет! — сразу сказал Андрей.— Взять ее, чтобы детдому отдать какому-нибудь,— это да. А так — нет-нет.
— Но вы же хорошо понимаете лошадей,— повторил я свое предложение, которое вряд ли смог бы реализовать.— Это уже ясно.
— Да, с сегодняшней лошадью все хорошо получилось,— согласился он.— Не совсем как хотел получилось, но по сравнению с ездой некоторых других товарищей очень неплохо.
— Но лошадь вам не нужна все-таки, да?
— Все это для меня — работа, поймите,— сказал вдруг двукратный олимпийский чемпион.— У меня нет такого отношения к тому, чем я занимаюсь: "Да, мне очень нравится современное пятиборье!" Нет этого. Мне нравятся арбузы, виноград нравится. А чтобы понравилось фехтовать?!
Он улыбнулся. Одно такое предположение казалось ему смешным.
За эти две недели я первый раз видел такого олимпийского чемпиона. Он был, конечно, очень уставшим. За этот день он, может, устал больше, чем за четыре года. Но для других победа здесь была, наоборот, поводом избавиться от четырехлетней усталости, а свою однодневную они просто не замечали в такой день.
Наверное, такие люди и выигрывают пятиборье. И все-таки передо мной сидел человек, для которого Олимпийские игры были работой, а предположение, что нормальный человек может всей душой полюбить фехтование, казалось ему диким.
— А слава? — спросил я его.— Слава-то вам нравится? Вы же двукратный олимпийский чемпион теперь. В этом виде спорта, где от удачи зависит столько же, сколько от мастерства, особенно в том же самом конкуре,— это, все говорят, почти невозможно.
И потом, я же видел, как он бежал кросс. Это был, как известно, последний вид программы пятиборья. Он крутился в лабиринте из ленточек и при этом не выглядел загнанной лошадью, в отличие от китайца, а когда выиграл с огромным отрывом, подбежал с российским флагом к трибуне, на которой стоял и я, и крикнул кому-то из людей, которые отчаянно за него здесь болели:
— Ну все! Наливай!
И в эту секунду он был счастлив не меньше, чем Елена Дементьева или Елена Исинбаева после своего мирового рекорда. Есть же фотографии! Моисеев, расстеливший флаг на своих руках, как хлеб-соль, и готовый уткнуться в него с такой нечеловеческой нежностью, хоть и без слез, точно без них, что было даже немножко неловко смотреть, потому что дело оказалось вдруг уж очень интимным...
Ведь все это было, и я это видел.
— Конечно,— сказал он,— две минуты славы — это приятно.
— И все?
— Да. Они очень короткие.
Тут к нему подошел какой-то его товарищ, тоже, судя по всему, пятиборец. Они обнялись.
— Фехтование выиграл даже чужой шпагой? — весело спросил он Моисеева.
— Да гарды пришлось менять...— улыбнулся Моисеев.— Было дело.
— На кроссе уверенно держался.
— Да, спокойненько трусил...
— Ты завтра-то сможешь говорить? — тоже весело спросил его этот парень.
— Завтра — да,— ответил Моисеев.
— Скажите,— спросил я его,— а что же тогда вы любите? Что вам по настоящему нравится в жизни?
— Отдыхать,— ответил он.
Ему опять удалось удивить меня. Главное, я видел, что он же не издевается надо мной, а наоборот, говорит честно и искренне и даже старается.
В такой ситуации, через три часа после финиша, человек говорит правду и только правду.
— А как вы отдыхаете?
— Пассивно.
— То есть лошади нравятся активные, а отдых — пассивный?
— Да,— согласился он.— Люблю книжку почитать... Горизонтальное положение обожаю.
Тут к нам, вернее, к нему подошел другой олимпийский чемпион по пятиборью — Дмитрий Сватковский. Они смотрели друг на друга несколько секунд молча, но я вдруг очень много всего увидел в глазах Моисеева! Столько всего из того, что он мне, похоже, не расскажет...
— Я тебе завтра все скажу! — пообещал вдруг Моисеев Сватковскому.
Они расхохотались.
Да, непросто тут все, конечно, в пятиборье.
После того как Моисеев увидел Сватковского, ему вдруг захотелось и о соревнованиях поговорить поподробнее:
— Это был очень удивительный кросс. По дорожке стадиона! Я думаю, под китайцев все делалось. Они не очень сильные бегуны. И по траве, по песку, там, где мы обычно бегаем, у них было бы еще меньше шансов.
— А с другой стороны, хорошо же, что такое уверенное покрытие,— сказал я.— Меньше неожиданностей. Ногу, например, подвернуть, или еще какая-нибудь нелепость может произойти. На последнем этапе это вам совсем уж ни к чему бы.
Он согласился, и даже горячо. Потом он рассказал, как тренировался перед Олимпиадой в Колорадо-Спрингс, на американской базе (на спортивной, а не на авиабазе, хотя я уже и этому бы не удивился — "руководство федерации послало запрос, американцы дали согласие, мы получили визы"...). Там в его жизни едва не произошло событие — он там чуть не встретился с пловцом Майклом Фелпсом ("мы в этот день уезжали, а он приезжал, но они там за этим бдительно следят, все засекречено страшно" — то есть все-таки как на авиабазе).
На вопрос, поздравила ли его с победой девушка, он ответил:
— Ухожу в сторону от ответа.
Потом все равно добавил:
— Это, знаете, как в анекдоте: вспомнить есть что, а детям рассказать нечего.
А потом я спросил его:
— Послушайте, я уж понял, что не в пятиборье счастье. Может, как-то оживить его надо, и тогда вам снова станет интересно? И Олимпиада не будет казаться вам тяжелой работой? Вот есть какой-то вид в пятиборье, который вам хотелось бы исключить, а на его место другой поставить? Наверняка ведь какой-то надоел больше других?
— Поменять? — переспросил он. — Это как: коня на велосипед, что ли? Да нет, пусть остается все как есть.
Даже встряхнуть его захотелось.