В мировом прокате, от которого вот уже год отрезана Россия, терпит впечатляющее фиаско «Вавилон» — многофигурное полотно о Голливуде 1920-х, новый и крайне амбициозный фильм Дэмиена Шазелла, уничтоженный американскими и европейскими критиками. В том ли дело, что Шазелл попытался повторить успех своего «Ла-ла Ленда», попросту масштабировав историю: те же несколько трогательных нот теперь очень громко играет целый симфонический оркестр? Или Голливуд уже не рифмуется с мечтой, а значит, зрителям совершенно неинтересно, из какого сора рождается волшебство, неважно, кто с кем спал и сколько перед этим выпил?
Фото: Paramount Pictures
Фото: Paramount Pictures
Из всех мифов ХХ столетия нам долгое время хотелось верить, что голливудский окажется самым живучим. Прошлогодний кассовый успех очередного сиквела «Топ Ган: Мэверик» вроде бы тому неоспоримое доказательство, нестареющий Том Круз спас кинематограф после ковидной катастрофы, заставив зрителей по всему миру вернуться в пустовавшие несколько лет кинотеатры. Однако вопрос о будущем Голливуда как индустрии, бесперебойно поставляющей на рынок одну американскую мечту за другой, по-прежнему стоит остро.
Сперва философы, а затем и социологи — уже с солидной фактологической базой — объяснили голливудским продюсерам и шоураннерам, что коллективные грезы, их фирменный продукт, будут все меньше и меньше пользоваться спросом в обществе бесконечно умножающихся идентичностей, каждый день, если не каждую минуту, все настойчивее требующих исправить или дополнить нарратив о прошлом. Местоимение «мы» и притяжательные прилагательные «наш, наша, наши» в 2023 году — чистой воды атавизм, особенно в сочетании со словом «история». Нет больше нашей истории, только личные, обязательно политически окрашенные. Ничего удивительного, что в этой ситуации информационного потопа волшебный свет киноэкрана как никогда близок к тому, чтобы погаснуть навсегда. Виной тому и десятилетия замалчиваемой правды, и годы придуманной наспех лжи, сегодня именуемой фейками.
Потенциал фейка — пусть и сиюминутный — неоспорим, сегодня он основной соперник мифа. Чувствуя неотвратимость этой угрозы, Голливуд, словно защищаясь, пытается смотреться в зеркало, напомнить себе, кем он был и во что превратился, углядеть отблеск прежней славы, найти новые силы или попросту себе понравиться. Полюби себя сам, а иначе никто тебя не полюбит — гласит популярнейшая мантра современности.
Появившиеся друг за другом «Однажды в Голливуде» Квентина Тарантино (2019), «Манк» Дэвида Финчера (2020) и вот теперь «Вавилон» Дэмиена Шазелла продолжают давнюю, сугубо эгоцентричную традицию саморефлексии на краю пропасти. Если падение в бездну неизбежно, то по крайней мере перед глазами зрителей должна пролететь целая жизнь. Если бередить старые раны или ворошить могилы — то с уважением к павшим, с упоением о покойных. И главное — ревизию мифа нельзя отдавать на откуп чужакам: ни кадра, ни склейки, иначе Голливуд Ирвинга Тальберга превратится в «Голливуд» Райана Мёрфи. Но ревизия мифов, даже руками самых преданных синефилов, увы, дело наказуемое. Короткие встречи с прекрасным в итоге оборачиваются его долгими и невыносимо мучительными проводами.
Фото: Paramount Pictures
Фото: Paramount Pictures
Фото: Paramount Pictures
Фото: Paramount Pictures
Фото: Paramount Pictures
Фото: Paramount Pictures
Фото: Paramount Pictures
Фото: Paramount Pictures
В «Однажды в Голливуде» герои «папиного кино» спасали «ребенка Розмари» от «беспечных ездоков», даря подходившим к концу 1960-м счастливый, а не кровавый финал. Впрочем, и Клифф Бут и Рик Далтон нисколько не сомневались, что этот акт доброй коллегиальной воли ничего не изменит в их судьбе — ведь время ковбоев истекло задолго до того, как и на часах хиппи пробила полночь. То был реванш призраков с единственной целью — напомнить стремительно умирающей молодежи, что и у истлевших мертвецов была великая эпоха, что все преходяще. Если на каждого Дона Сигела найдется свой Деннис Хоппер, то и на Хоппера найдется Джордж Лукас, а на Лукаса либо Marvel, либо Netflix.
В «Манке» главный герой доказывал Уильяму Рэндольфу Херсту и Орсону Уэллсу, что не все дороги ведут в Голливуд, что и за океаном есть жизнь, и вот прямо сейчас (на дворе 1941-й) она в страшной опасности. А также, что кино по природе своей искусство коллаборативное и режиссерская эгомания в исторической перспективе обязательно потерпит крах. Так оно и произошло, только крах потерпели все — и система, и выскочки, и те, кто, подобно Манкевичу, выбрал выход насквозь. Никакие опусы Полин Кейл, полные ненависти к «авторской теории», и тем более сама масштабная акция Финчера — по возвращению сценаристам вроде Манкевича их незаслуженно забытых имен — не достигли результата. В мифе о «Гражданине Кейне» другим гражданам места нет.
В «Вавилоне», настойчиво отсылающем нас к скандальному опусу 1959 года Кеннета Энгера — двухтомному перечню голливудских преступлений и наказаний, от загубленной карьеры Роско Арбакла до загубленной жизни Мэрилин,— герои никого не спасают и никому ничего не доказывают. Задуманный как ностальгическая ода сто лет назад испарившейся радости, «Вавилон» больше похож на липкий кошмар, от которого и автор и публика не в состоянии отделаться. Повествующий о переломном для индустрии моменте — изобретении синхронного звука, этот громоздкий фильм на протяжении трех часов не дает ответа на вопрос, напрашивающийся с первых минут: кого здесь хоронят? Немой кинематограф, являвшийся, по мнению Чаплина или Годара, высшей точкой развития седьмого искусства? В очередной раз весь голливудский миф? Или человека — существо, возникшее в результате антропогенеза, но по сути так и оставшееся всего лишь млекопитающим? Хотя вообще-то герои Шазелла замечены исключительно в употреблении алкогольных напитков и наркотических веществ.
Вымышленные приключения собирательных персонажей — Джека Конрада (Брэд Питт), любвеобильной звезды, ставшей жертвой технического прогресса, и Нелли Лярой (Марго Робби), старлетки, прожигающей жизнь в казино, и Мэнни (Диего Кальва), посыльного, выбившегося в исполнительные продюсеры,— разбавлены реальными фигурами и достоверными фактами, чтобы у зрителя сложилось впечатление, что он смотрит true story или хотя бы экранизацию roman a clef. Во второстепенных персонажах — полубезумном режиссере Отто фон Штрассбергере или артистке кабаре Лади Фэй Чжу — с легкостью можно угадать Эриха фон Штрогейма и Анну Мэй Вонг, а в джазовом музыканте Сидни Палмере — Эла Джолсона. Но затянутые оргии или чересчур долгие сцены хаоса со съемочных площадок — миф, которым Шазелл старается восхититься, а на самом деле откровенно осуждает, превращая своей пуританской, сугубо дидактической интерпретацией историю искусства в «Ералаш». Излишествам в возлияниях и сексе уделено столько экранного времени, что начинает казаться, будто не время убило героев, а цирроз и релятивизм. Это взгляд современного человека, наученного соцсетями во всем себя ограничивать и из всего делать морализаторские выводы.
Самокритикой в кинематографе и вообще в индустрии развлечений занимались и до Шазелла. В жанре «о рейтинги, о нравы, о проклятая профессия» отметились многие гении — от Феллини до Уайлдера, от Стэнли Донена до Сидни Люмета,— всех их Шазелл, разумеется, цитирует. Реверансы «Сансет-бульвару», «Телесети», «8 1/2» и особенно «Поющим под дождем» в «Вавилоне» чередуется чуть ли не через запятую. Но во всех вышеперечисленных фильмах рефлексия шла буквально из точки сборки, а у Шазелла 1927 год беседует с 2023-м ровно с теми же интонациями, что Джек Конрад в ключевой для «Вавилона» сцене — с наконец-то перезвонившим ему Ирвингом Тальбергом.
«Скажи, честно,— спрашивает Конрад,— этот фильм, который ты мне предлагаешь, он же дерьмовый?» — «Да»,— признается Тальберг. «Скажи честно, я же тебя просто выручаю, выхожу на замену?» — продолжает Конрад. «Да»,— отвечает Тальберг. «Тогда увидимся на площадке»,— говорит Конрад и вешает трубку, как будто в последний раз. Позвонивший Джеку Конраду сто лет спустя Дэмиен Шазелл только прикидывается, что на том конце провода есть кто живой, на самом деле там только долгие протяжные гудки. Так настоящее теребит прошлое, чтобы оправдаться за все кругом. Так Голливуд остается наедине с Вавилоном — то есть совсем ни с чем.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram