Смерть среди цветов

Дэмиен Хёрст и его неминималистичная живопись в Fondation Cartier

В парижском Fondation Cartier 6 июля, с задержкой в год, была открыта масштабная выставка живописных работ Дэмиена Хёрста «Цветы вишни»: чуть больше 30 картин из серии в сотню, часть из которых создана в период локдауна. Все они исследуют любимую тему художника — быстротечность жизни и неминуемость смерти, а также развивают его исследование живописи как медиа, фокусом которого на этот раз стало понятие «плохой живописи». Накануне открытия выставки Хёрст дал редкое интервью представителям международной прессы. Вместо того чтобы рассказывать о его 30-летнем пути в мире искусства, приводим здесь слова одного из самых провокационных и состоятельных художников современности о новых работах и о том, что волнует его в данный момент больше всего.

От кругов к «Цветам вишни»

— Долгое время занимаясь живописью, я всегда думал о предмете, то есть воспринимал живописное произведение скорее с позиции скульптора: меня интересовал не только фронтальный вид, но и то, как оно будет выглядеть со всех сторон. В случае с «Цветами вишни» меня прежде всего интересовало само изображение. Мне всегда нравился минимализм, но за 25 лет создания «Spot Paintings» (геометричных картин с цветными кругами.— «Коммерсантъ. Арт») они уже стали частью меня, стали мной. Изначально в них была заложена идея вечности, я не собирался прекращать делать их. Наверное, больше я не чувствую себя бессмертным, поэтому решил переключиться на живописные работы, которые изображают нечто конкретное, а не абстрактное. Меня интересуют иллюзии, создаваемые с помощью живописных приемов, возникающее трехмерное пространство.

В японской философии цветы сакуры/вишни имеют сильную связь с понятием смерти. Вишни растут в моем саду, я вижу, как они цветут, а затем осыпаются. Мне кажется, по ним хорошо отмерять разные моменты жизни. Цветы вишни — одни из самых бунтовских, скоротечных. Жизнь и смерть, ад и рай — все это можно наблюдать в течение всего нескольких дней. Японцы видят их намного более сложными, нежели европейцы, для которых цветы вишни скорее символизируют нечто оптимистичное и уж точно не являются напоминанием о смерти. Для меня же они — символ момента. Мне нравится думать о том, что у нас есть определенное время на этой планете.

Наверное, серия с цветами вишни появилась только благодаря локдауну, когда я смог целиком посвятить себя живописи. И я счастлив, что смог позволить себе этим заниматься. Мне пришлось отказаться практически от всех своих ассистентов (в начале пандемии осталось только двое), я писал в одиночестве, сам чистил кисточки, грунтовал холсты. В локдаун я старался найти что-то позитивное в жизни как раз с помощью живописи. Я верю в то, что можно оставаться позитивным, даже если вокруг все не очень радужно. Этому меня научила одна из работ Эгона Шиле, которую он сделал в тот момент, когда потерял так и не рожденного ребенка: его жена умерла от испанки. В тот момент он сделал невероятную работу (во время пандемии я публиковал ее в своем Instagram).

На размер моих новых вещей повлияла пандемия, мне хотелось сделать их такими, чтобы я мог в них раствориться. Я начинал их делать до ковида, еще с двумя ассистентами, а заканчивал серию совершенно один, на пике пандемии. С ассистентами у меня всегда звучала в мастерской музыка, ну на самом деле их музыка, которую они ставили, а потом я поймал себя на мысли, что работаю в абсолютной тишине. У меня были открыты окна и двери, но никого не было вокруг, ни одна душа не прошла мимо мастерской за это время, не было ни одного бегуна. Так странно!

Сейчас же меня увлекают картины, создаваемые роботами: они все делают вместо меня, я вообще ни к чему не притрагиваюсь. Но тогда мне хотелось вернуться в прошлое, делать все самому.

Живопись как вершина всего

— Как-то я хотел сделать работы с коровами в галерее, но они плохо пахнут, и мне пришлось отказаться от этой идеи, так как моя задача — привести аудиторию в галерею, а не отпугнуть ее. Так получилось, что мы больше всего верим именно в живопись, даже в первобытных пещерах была живопись. Когда я заполнял графу «род занятий», то всегда писал «художник», не «живописец» или «скульптор». Мне кажется, что живописец находится в художественной иерархии — даже не знаю почему — выше всех. Из всего моего опыта как живописца можно выстроить отдельную историю живописи. Я всегда хотел быть живописцем, хоть и боялся этим заниматься. Мне всегда казалось, что я не умею писать картины. Все изменилось, когда я поступил в Голдсмит на отделение живописи и скульптуры, где я вдруг понял, что тоже могу.

Мы все верим, что законченное живописное произведение ценнее, чем ингредиенты, пошедшие на его создание. В скульптуре ситуация несколько иная: когда я сделал бриллиантовый череп (скульптура «За любовь Господа» 2007 года в виде инкрустированного 8601 бриллиантом черепа, была оценена художником в $100 млн.— «Коммерсантъ. Арт»), единственное, что интересовало публику,— это стоимость камней. Все говорили, что скульптура того не стоит, что я беру за нее столько, потому что бриллианты дорого обошлись. Но живопись может побороть этот предрассудок о превалировании стоимости ингредиентов в стоимости произведения искусства. Часто для картины достаточно всего $50, но на рынке она стоить может миллионы, а то и вовсе стать бесценной.

Мне не кажется, что я переоцененный художник. Я — недооцененный художник. В карьере художника всегда бывают взлеты и падения. Те, кто купил мои работы в начале 1990-х, неплохо заработали на них. Я знаю одного парня, который на протяжении многих лет покупал и перепродавал мои картины как минимум вдвое дороже. А потом случился кризис 2008 года, и он жаловался мне в ужасе, что не может продать одну из картин. Тогда я сказал ему: «Так повесь ее наконец на стену, это то, что с ней всегда и нужно было сделать». Искусство давно стало товаром, а люди забыли, для чего оно изначально было предназначено.

Криптомир, который всех победит

— Люди могут меня любить или ненавидеть, но самый страшный сон для меня — оказаться забытым. Еще мне нравится все, что вызывает много споров, поэтому мне нравится и криптомир. Это очень интересно — как мы добавляем каким-то вещам ценности. Соотносим ценность с разными вещами. Интересно, что люди в крипте не очень любят арт-мир, и наоборот. Мне же хотелось оказаться в обоих мирах, чтобы расстроить всех разом.

Над своим проектом «The Currency» я работал лет пять-шесть (В 2016 году Дэмиен Хёрст решил создать самое масштабное произведение. В итоге получилось 10 тыс. уникальных работ, все представляют собой разноцветные точки, нарисованные на листах бумаги. Через два года после старта проекта «The Currency» Хёрст узнал о NFT. Первый «дроп» токенов был выпущен 14 июля, каждый из них был оценен в $2 тыс. Оплатить покупку было можно с помощью всех основных криптовалют, а также обычными кредитными картами. Получая NFT-произведения, покупатели смогут выставить их на маркетплейсах Heni или Nifty Gateways. А спустя два месяца NFT можно будет обменять на физическое произведение художника, но при этом цифровое будет уничтожено. Есть и другой вариант — покупатели могут оставить NFT себе, а художник уничтожит невостребованные физические произведения сам. На момент сдачи номера проект принес уже $25 млн.— «Коммерсантъ. Арт»).

Иногда я встречаюсь на ужинах с коллекционерами, которые рассказывают о своих приобретениях. Они показывают друг другу де Кунинга, Сутина, Поллока с экрана телефона, большинству из них даже не нужно иметь работы дома. Всем им идеально подошли бы NFT. На протяжении почти десятилетия я спорил с детьми о том, что виртуальные товары нельзя купить за реальные деньги. В итоге оказалось, что я неправ: они то и дело покупают токены, виртуальные комнаты в виртуальных отелях и кучу всего остального.

Выставка «Цветы вишни» в Fondation Cartier открыта до 2 января 2022 года

Меню сайта

«Коммерсантъ» для Android