Валери Ларбо
Детские
Фото: Рипол классик
Фото: Рипол классик
Валери Ларбо — практически неизвестный в России классик французского модернизма. Эту незамеченность легко объяснить. В его текстах нет ни показного новаторства стиля, ни размаха замысла. Это не «большая» литература. Скорее нечто противоположное — исчезающе-тонкое, будто бы необязательное чтение, удивительную глубину которого можно ощутить, только пройдя сквозь иллюзорную пустяковость, приняв незначительность за абсолютную ценность.
Ларбо сам выглядит вопиюще несовременной для своего поколения фигурой. Богатый наследник, путешественник, денди, эрудит, пробовавший себя то в одном, то в другом деле, но, кажется, ничем не занимавшийся особенно сосредоточенно, он больше похож на аристократического литератора начала XIX века, чем на типичного писателя модернистской эпохи. Его наследие — немного старомодной филологии, два тома литературной критики (Ларбо был, среди прочего, главным пропагандистом творчества Джойса во Франции), многочисленные путевые заметки, переводы барочной английской поэзии, игривые стихи, написанные от имени южноамериканского миллионера Арчибальда Барнабута. И немного прозы, среди которой — восхищавший Пруста и Жида сборник «Детские». Рассказы эти Ларбо писал совсем молодым — в середине 1900-х, но вышла книга только в 1918 году и выглядела, должно быть, не слишком уместно в послевоенной Европе. Вышла не целиком: Ларбо изъял два самых интимных рассказа, впервые напечатанных в конце 40-х — уже после следующей мировой войны. И вновь меланхолическое изящество этой прозы кажется вызовом сотрясавшим Европу катаклизмам, странной личной утопией — описанием пространства, которому нет места в близлежащем мире.
Это пространство — детство. Прежде всего, детство буржуазного французского ребенка конца XIX века. Часть рассказов составляет очевидно автобиографическое или полуавтобиографическое описание игр, фантазий, детских влюбленностей и обид. Часть — истории о детстве других, манящем и недоступном. В своей невероятно обстоятельной реконструкции мельчайших движений детской души, особенном внимании к инфантильной сексуальности рассказы Ларбо иногда читаются почти как фрейдовские случаи. Однако трезвость анализа тут никогда не переходит в разоблачение. Она уравновешивается обратной силой. Речь ни в коем случае не об идеализации, не об идиллии: Ларбо часто пишет о детской жестокости и лицемерии. Скорее здесь разворачивается нечто, что можно назвать благословением, отпущением грехов. Дети обращенного католика Ларбо, сколь угодно избалованные и злые, на свой лад святы, «их есть царствие небесное». Это царство и есть детство, всегда уже утраченное. Поэтому для повзрослевшего рассказчика встреча с другим ребенком — опыт, немного религиозный. Но и всегда крайне чувственный.
Русскоязычному читателю рассказы Ларбо напоминают две книги великих аналитиков детства: «Детство» Толстого и «Город Эн» Добычина. Но у обоих русских классиков детство должно быть изучено и преодолено, архивировано. Взгляд назад ускоряет движение вперед. У Ларбо взросление также неминуемо, однако рассказчик не то чтобы упорствует, задерживает его — это было бы инфантилизмом, несовместимым с настоящим вниманием. Скорее он создает что-то вроде трения, легкого сопротивления детства линейному времени взрослого человека. От этого трения возникает особенное тепло, светлый дым, заволакивающий весь мир этих рассказов.
Издательство Рипол классик
Перевод Алексей Воинов
Николай Кононов
Пьесы
Фото: ИНАПРЕСС
Фото: ИНАПРЕСС
Родившийся в Саратове и живущий в Петербурге (эта топография важна для его творчества) Николай Кононов был одной из самых значительных фигур русской поэзии 1990–2000-х — ее подчеркнуто модернистской, изысканно-дендистской линии, наследующей Кузмину и Вагинову. Его лучший сборник «Пилот» вышел в 2009 году и выглядел книгой итоговой — точкой или скорее последним многоточием его многоречивой поэзии. С тех пор Кононов полностью переключился на прозу, выпустил два больших романа, объемный сборник повестей и рассказов. Спустя десять лет появилась новая книга стихов.
Возвращение это сознательно обставлено как не вполне серьезное. Книга выглядит дружеской забавой, куртуазной игрой — чем-то вроде стихов в альбом. Собственно, «Пьесы» и есть до некоторой степени альбом: стихи Кононова чередуются здесь с изящными акварельно-карандашными рисунками петербургского художника Леонида Цхэ. Обнаженные силуэты то тают в мареве абстракции, то выступают из нее, и тогда в них иногда можно узнать обоих авторов книги. Эта динамика на редкость органична самим стихам Кононова — всегда колеблющимся между почти орнаментальной игрой звуками и образами и откровенным, доходящим до эксгибиционизма интимным отчетом.
Но, несмотря на некоторую кокетливость замысла (впечатление, укрепляемое игривым названием), большая часть стихов этой книги — о смерти. Мир «Пьес» — это мир, где умирают друзья, и привычное любовно-товарищеское, полное чарующих двусмысленностей послание может вдруг превратиться в эпитафию. Кононовские стихи всегда отличал особенный темп — неровный, то ораторствующий, то задыхающийся, переходящий с куртуазной беседы на страстный лепет. Здесь этот темп получает новое значение — бегства наперегонки с исчезновением. Стихи «Пьес» написаны как бы вдогонку самому себе — как упорствующее эхо стихов старых, свидетельство все еще бьющейся крови, соков, текущих в теле, и слов — в мозгу, сложенный акробатическим жестом кукиш небытию.
«Ночные алкаши бушуют, взасос целуя ночь ночную, ночка, / Ты хороша, пролейся ж светом пьяным в Луну, понятно, молодость, взойди / Внутри меня рассадой слабовольной — я сам себя любил таким двадцатилетним / В фальшивых джинсах искристых, в сандалиях легкостопных заводных. // Нарциссом русским мнился я себе, на лужицу молясь, за амальгаму / Платил я щедро денежку смешную, что ночью рисовал в себе самом, остря / Графит обычный, но купюры те широкое хождение имели, их принимали / Банки, рестораны, и, кажется, последней я откупиться смог от смерти...»
Издательство ИНАПРЕСС
Гэри Джанни
Corpus Monstrum
Фото: Cobalt
Фото: Cobalt
Американский график Гэри Джанни рисовал поздние комиксы из знаменитой серии о принце Вэлианте, несколько историй о Бэтмене, иллюстрировал Жюля Верна, романы Джорджа Мартина из цикла «Песнь льда и пламени» и еще массу фэнтезийной и детективной литературы. Джанни — обаятельный стилизатор, наследующий классической приключенческой иллюстрации XIX века и эстетике раннего палп-фикшена. В небольшом цикле комиксов «Corpus Monstrum» он единственный раз выступил как писатель — скорее в шутку (эпизоды его выходили в качестве приложений к популярным комиксам о Хеллбое), но опыт этот оказался замечательным.
Заглавный Corpus Monstrum — древний мистический орден борцов со злом. В наши бесславные дни (довольно условные 1990-е) его возглавляет таинственный сэр Бенедикт, всегда одетый в эксцентричный костюм: фрак и рыцарский шлем с вечно опущенным забралом. Безликому герою помогает охочий до темных тайн режиссер хорроров Лоуренс Сен-Джордж и бесстрашная журналистка Сансет Лейн. На их пути возникают многообразные демоны, неупокоенные призраки кинозвезд, кальмароголовые мореходы (заимствованные Гором Вербински для «Пиратов Карибского моря»), говорящие черепа, йети, вампиры и прочие чудища.
Единый сюжет тут есть, но он довольно условен. Это книга художника, много лет рисовавшего чужие фантазии, и тут наконец упивающегося полной свободой. «Corpus Monstrum» похож на сюрреалистический рисованный роман «Неделя доброты» Макса Эрнста, но еще больше — на комикс-версию гойевских «Каприччос», перемешанных с мифологией классического хоррора. Каждый сюжетный поворот здесь — повод для визуальной эскапады, нового дикого образа, изворотливого препарирования страницы. Каждая реплика — возможность мимоходом признаться в любви По, Шелли, Брэму Стокеру и Лавкрафту. В целом цикл Джанни — конечно же, очаровательно-бредовая ироническая поделка, но иногда от нее возникает вполне ощутимый холодок.
Издательство Cobalt
Перевод Валентина Кулагина-Ярцева