Отрывок из мемуаров знаменитой французской актрисы
Публикации
Брижит Бардо
КОМПРОМИСС — ЭТО СМЕРТЬ
Съемки фильма «Через Париж» должны были начаться со дня на день. Репетиции, костюмы, грим. Для меня, человека по характеру ленивого — больше всего на свете я люблю транжирить свое время, люблю отпуска, — это было настоящей каторгой. Но это была первая в моей жизни большая роль в серьезной картине большого режиссера — Клода Отан-Лара и с блестящим партнером — Жаном Габеном. Я со страхом ждала первого съемочного дня.
Именно тогда мне и позвонил Жильбер Беко.
Сказал, что хочет, чтобы я снялась вместе с ним в небольшом телевизионном шоу, которое покажут ночью 31 декабря 1957 года.
У меня не было ни минуты свободного времени!
Но отказать Беко было невозможно — он умеет уговаривать и делает это весело и благодарит еще до того, как вы согласитесь на его предложение.
Словом, я оказалась в студии и, хотя тряслась от страха, вышла на съемочную площадку. Мне очень нравились песни Беко.
Я должна была прогуляться между корзинами с фруктами, когда он пел «Рынки Прованса», изобразить загадочную и соблазнительную героиню его «Так расскажи, как это было». Затем режиссер захотел, чтобы я, лежа на рояле, слушала, как Беко будет петь для меня свою новую «очень красивую песню», и, не отрываясь, смотрела на своего любимого певца. После чего мы должны были пожелать телезрителям счастья в новом 1958 году.
Когда прожекторы погасли, я поняла, что мы влюбились друг в друга. Мы не могли отвести друг от друга глаз. Только этого мне не хватало!
Домой я вернулась сама не своя. Что-то наврала Жан-Лу о своих планах на ближайшие дни — мне не терпелось вновь встретиться с Беко, но я совсем не собиралась порывать с Трентиньяном. Я всегда с трудом расставалась с любовниками, боясь потерять то, что имею, и ничего не получить взамен. И чем более виноватой чувствовала себя по отношению к мужчине, тем внимательнее и нежнее относилась к нему.
Не имея ни минуты свободного времени в течение дня, заполненного примерками и репетициями, я решила рискнуть и пригласила Беко к себе, зная, что Жан-Лу будет занят в этот день у себя на службе до ночи.
Наше свидание, оживленное, но пока целомудренное, было прервано неожиданным возвращением Жан-Лу. Я почувствовала, как небо обрушивается мне на голову. Я вдруг вспомнила о водевилях, над которыми смеются, хотя на самом деле все происходящее в них мучительно грустно.
Все произошло крайне быстро. Мужчины ушли практически одновременно, оставив меня одну, полагая, видимо, что именно одиночество было моей изначальной целью. Впрочем, это был лучший выход из такого положения. Съемки должны были начаться послезавтра, мне нужно было быть в форме, а недоразумение с любовниками со временем уладится.
Я ошиблась.
Жан-Лу вернулся, спокойный и решительный, и стал собирать вещи. Он был прав. Трентиньян был человеком цельным, чистым и никогда бы не согласился меня ни с кем делить. Я понимала это, мне было страшно, но я смотрела, как он укладывает чемодан, не в силах вымолвить ни слова!
Что говорить? Что делать? Врать? Снова врать?
Нет! У меня на глазах через несколько минут будут вычеркнуты два года моей жизни, а я стою, идиотка, и как в кошмарном сне не могу пошевелиться.
В конце концов я сумела выйти из ступора, стала что-то говорить, и в конечном счете убедила себя в том, что я невиновна, а потом и Трентиньяна — что я хочу, чтобы он мне доверял. Я несла эту несусветную чушь, зачем — сама не понимаю.
Трентиньян остался. Начались съемки. Я была настолько не в себе, что в первой же сцене не могла правильно произнести свой текст. Отан-Лара начал выходить из себя.
В этой ситуации удивительно повел себя Габен. Чувствуя, что я на грани нервного срыва, он специально ошибся в своем тексте во время следующего дубля и долго ворчал, что «такое со всеми бывает». Напряжение спало, и я наконец смогла проговорить текст без запинок.
В остальном все, что должно было случиться, случилось!
Беко очаровал меня. Он присылал мне цветы, записки, мы часами разговаривали по телефону. Я думала только о Беко, и если мне удавалось играть свою роль на киностудии, то, возвращаясь домой, к Трентиньяну, я была неспособна притворяться. И он ушел.
Легко писать об этом десятки лет спустя!
Страшно было переживать все это, вынести, принять.
Я любила Жан-Лу безумно, любила так, как больше, возможно, не любила никого, но тогда я этого не знала, я была молода, во мне кипела жажда жизни, не терпевшая ни принуждений, ни компромиссов. Компромисс — это смерть, а я хотела ЖИТЬ.
Да, что касается жизни, то я ее получила!
Одинокую, тоскливую, с вечерним телефонным звонком Жильбера Беко на десерт! Рядом со мной не осталось никого, на кого бы я могла опереться. Съемки шли мучительно. Однако многолюдье съемочной площадки согревало меня, люди были любезны со мной, все это было, возможно, не слишком искренне, но меня не сторонились.
Дом у меня был полон цветов, которые присылал Беко из каких-то далеких краев. Когда я возвращалась домой, мне хотелось умереть.
Кому рассказать, как прошел день? С кем выйти поужинать?
Конечно, Беко звонил мне каждый вечер, вернее, каждую ночь, около трех-четырех часов. Из Брюсселя, Женевы, Мюнхена. Он был в неизменно прекрасном настроении. Рассказывал, что он собирается с друзьями сходить в какой-то ресторанчик, и повторял, что он любит меня, любит, любит! Я через пару часов должна была вставать, и меня ждал очередной тяжелый съемочный день.
Вечером 24 декабря 1957 года после милой вечеринки с коллегами по съемкам, пожав руку Габену и искренне пожелав всем «веселого Рождества», я оказалась одна в своей квартире.
Помню, что в тот год моя старая нянечка на свои скудные деньги приготовила для меня множество крошечных восхитительных пакетиков — заколки для волос, мыльница, леденцы, карандаш для ресниц и т. д. Мама принесла мне маленькую елочку, восхитительную ночную рубашку и черную шаль.
Я прорыдала всю ночь. Я думала о Жильбере. Должно быть, он встречал Рождество с женой и детьми в своем загородном доме где-то под Версалем. У меня даже не было его телефона. Помню, что я бродила всю ночь по квартире в своей красивой ночной рубашке и замечательной шали...
Он появился на следующий день. Позвонил и сказал, что, может быть, зайдет вечером и что он приготовил для меня подарок.
Каждое его появление было праздником, а праздники бывают нечасто и к ним нужно готовиться, как они того требуют. В тот вечер моя квартира превратилась в маленький дворец, ярко освещенный свечами. Я была красива, я выпустила из клетки голубей, они летали по всему дому, пахло дорогими духами, на столе с кружевной скатертью было много всяких вкусных вещей, которые я приготовила на тот случай, если...
Жильбер приехал — веселый, загадочный, нежный. Он оставил свою обыкновенную жизнь за моей дверью, он думал только обо мне, о нас! Какое странное чувство — любовь к человеку, знаменитому на весь мир! Вот его лицо, он рядом, совсем рядом, я не узнаю его, и тем не менее это он!
Это он!
В тот вечер он подарил мне маленькую платиновую цепочку с бриллиантом от Картье. А я, поскольку не приготовила ему никакого подарка, вручила ему ключ от моей квартиры, в его руке он был похож на талисман. В два часа ночи зазвонил будильник, и Беко ушел, как и появился — внезапно. Загадочный и нежный. К своей семье, в свой дом.
У него были корни, те самые пресловутые корни, которые помогают нам жить!
А у меня их не было.
Новогодняя передача на телевидении, которую мы сделали с Беко, имела невероятный успех.
Отчасти это было ужасно, потому что журналисты к этому времени уже что-то пронюхали про нас. Появились статьи с намеками на нашу связь. После передачи мы превратились в пару года, нас то и дело венчали и женили в газетах.
Какой ужас! Ведь я встретила Новый год одна, а Беко праздновал его с супругой и друзьями.
Отныне за мной беспрестанно следовали фотографы. Они встречали меня утром у подъезда, провожали до киностудии, а вечером — до дома. Иногда они спали в машинах на улице... Я начала понимать, что ситуация принимает самый неприятный оборот. Жильберу, частью имиджа которого была его крепкая семья, очень не нравилась эта шумная реклама нашей идиллии.
А мы ни разу не появлялись на людях вместе, ни разу не выходили ни в ресторан, ни в кино, ни даже к друзьям. Мы встречались тайно, у меня, по ночам, когда никто не мог нас увидеть вместе.
Так как же они узнали?
Газеты выходили с заголовками «Беко и Бардо неразлучны» и писали глупости для слезливых провинциалок. Я никак не могла понять, каким образом и почему каждый мой шаг, каждый душевный порыв, даже самый тайный, становился в газетах темой для всенародного обсуждения, хотя даже самые близкие мои друзья ничего о них не знали.
В результате Жильбер по-прежнему звонил мне по ночам, но стал избегать встреч, объяснив это тем, что боится скандала, боится, что его сфотографируют у моего дома, боится общественного мнения, боится того, боится сего!
О том, что он боится меня потерять, он мне не говорил!
Так это и есть жизнь?
Работать до изнеможения. Быть красивой актрисой, стойко переносить удары судьбы и терпеливо ждать от нее подарков. И вечером в пустой квартире ждать звонка, которого может и не быть, ходить из угла в угол как дервиш, а утром читать в газетах про свои любовные приключения со знаменитым певцом.
Красивая жизнь, что и говорить!
Действительно ли я любила Жильбера?
Не знаю. Скорее вся моя любовь была отдана телефонному аппарату!
И это я, которая любила солнце, жизнь, жару, пляж, море, запах сена, любовь, я жила как затворница, не видящая неба. Мне было 23 года, и я погибала!
И мне захотелось уснуть. Я нашла снотворное в аптечке, выпила четыре или пять таблеток, а потом, поплакав, еще несколько раз по столько же.
Когда зазвонил телефон, я услышала звонок, но не знала, слышу ли я его на самом деле или же мне это снится. Я все-таки сняла трубку, но услышала лишь, как где-то далеко-далеко шумят волны. А потом волна взревела: «Это Жиль, Бриж, ответь мне!» И я стала говорить, потому что мой любимый телефон наконец превратился в человека и мог теперь меня понимать. Я поведала ему о том, как я устала и как я несчастна. Я плакала и целовала мой телефон. А потом я услышала очень испуганный крик: «Встань и иди открой дверь».
Я не могла. Я чувствовала, что уже очень далеко ушла из своей комнаты, откуда чуть слышно доносился крик: «Открой дверь». «Дверь, дверь, дверь...» эхом отзывался этот крик у меня в голове. Врач, вызванный Жильбером, нашел меня на лестничной площадке, без сознания. Но дверь, слава богу, была открыта. Жильбер из Марселя позвонил своему знакомому врачу, и тот вызвал ко мне скорую помощь.
Я не помню лица этого врача, но благодаря ему я могу сегодня рассказать об этом эпизоде.
Когда съемки фильма прерываются из-за болезни актера, убытки оплачивает страховая компания. Именно поэтому перед запуском фильма все актеры проходят обязательный медосмотр. Сможет ли актер вынести все тяготы предстоящей работы, тогда решал очень милый, очень порядочный доктор Гийома. Он же, когда актер заболевал, приходил проверять, правильно ли лечащий врач поставил диагноз. Разумеется, самоубийства, даже неудавшиеся, не могли быть оплачены страховой фирмой. В этом случае все убытки должен был нести продюсер.
Доктор Гийома, появившийся у меня на следующий день, был весьма изумлен, что, как ему сказала моя матушка, я, молодая и цветущая барышня, чуть до смерти не отравилась... несвежими устрицами. Особенно после того, когда я расплакалась на плече у этого милого старичка, умоляя его избавить меня от возвращения на съемочную площадку. Словом, он все прекрасно понял, но поскольку относился ко мне с большой нежностью, подтвердил первоначальный диагноз и разрешил мне неделю отдохнуть.
Ах, какая была бы катастрофа, если бы я умерла!
Какая финансовая катастрофа!