Вперед, в восьмидесятые!
Искусство: образы секонд-хенд
Пятнадцать лет назад художники оказались самыми модными людьми в СССР. После рок-музыкантов. Особенно модно было называться авангардистами с серьгой в ухе и бесконечными перформансами. Вроде Мальчика-Бананана, сыгранного художником Сергеем Бугаевым (Африкой) в "Ассе" Сергея Соловьева.
Превращение гадких утят андерграунда в прекрасных лебедей случилось во время перестройки. Пик бума на русское искусство — московский аукцион 1989 года, на котором произведения до того практически неизвестных художников были раскуплены западными коллекционерами по баснословным ценам. Эта история в корне изменила отношение к искусству, ставшему таким же бизнесом, как и все остальное. Идеалом художника стал не бедный чудак, а преуспевающий яппи. Правда, поставленные тогда рекорды повторить не удалось. Мода на все русское на Западе быстро сошла на нет, и к началу 90-х от той эпохи осталось лишь несколько идей, которые, впрочем, остаются актуальными и сегодня.
"Искусство — ничто, имидж — все". И российские художники-авангардисты были первыми, кто превратил свой внешний вид в произведение искусства. Появившиеся в конце восьмидесятых частные галереи играли роль отсутствующих бутиков: там можно было посмотреть на последние нью-йоркские или парижские новинки (правда, не на вешалках, а на посетителях). Денди, с ног до головы одетые на Тишинской барахолке (месте столь же культовом, как и лондонский Портобелло), предвосхитили нынешний писк моды — vintage (словечко, кстати, искусствоведческое — так называются отпечатки со старинных негативов). Использование секонд-хенда распространилось и на творчество. Главный лозунг восьмидесятых — нет такой идеи (сюжета, материала, техники и тому подобное), которую невозможно было бы украсть. И этот образ мысли, известный под именем постмодернизма, ярче всего выразился в так называемом симуляционизме.
Две знаковые для того времени фигуры — американские художники Синди Шерман и Джеф Кунс. Первая прославилась в восьмидесятые фотографиями "Кадры из фильмов без названия". На фото Шерман (с помощью соответствующей одежды, грима, накладных грудей и тому подобного) примеряла на себя всевозможные женские образы, предлагаемые кинематографом и телерекламой. Она была и хичкоковской леди, и простушкой в клетчатой юбке из фильмов 60-х, и утомленной бизнес-вумен, и стриженым под мальчика эльфом-феминисткой. Она создала собственное фотокино (а недавно выпустила и свой первый фильм как режиссер). Ее приемчики до сих пор в моде — особенно в женских журналах, все так же активно гримирующих современных красавиц под Мерилин Монро.
Скандальную славу Джефу Кунсу принесла его любовь к китчу и к итальянской порнозвезде Чиччолине. Их (и любовь, и Чиччолину) художник запечатлел в серии вызывающе откровенных фотографий "Сделано на небесах". Именно в восьмидесятые порнография (в самых разнообразных формах — от садомазохизма до гомосексуализма) была канонизирована в большом искусстве. Мужские ню Роберта Мэпплторпа, гигантские фотомонтажи с фаллосами-деревьями Гилберта и Джорджа, приторно-сладкие костюмированные постановки Пьера и Жиля, трахающиеся человечки и собаки с комиксов Кита Херинга — это образы, которые буквально источают страсть. Но вся эта открытая сексуальность в последующее десятилетие была взята на вооружение производителями одежды — и в первую очередь скандально-известным Кэлвином Кляйном. Сейчас можно вспомнить массу идей, которые искусство восьмидесятых подарило нашему времени, но, пожалуй, главным достижением тех лет оказалось умение относиться с иронией к тому, что ты делаешь, как ты выглядишь и что о тебе думают, а также умение играть в разные имиджи, будь то имидж художника или просто модного человека.
ОКСАНА ХМАРА
Музыка: романтика новой волны
Ностальгия мне чужда и неприятна. Я не считаю, что раньше все было лучше. Все, что уже с нами случилось, следует использовать не как повод для размазывания слюней, а скорее как приятные воспоминания, которыми нужно украшать сегодняшние дни. Тем более что время то было довольно веселое. Вся популярная музыка восьмидесятых называется new wave. Новая волна накатила вслед за панком, наделавшим шума в конце семидесятых.
Проповедуя саморазрушение, панки успешно разрушили себя и ушли. Однако всем пришлись по душе и ритмы, и веселый внешний вид. В эту сторону и двинулась популярная музыка. А вместе с ней и индустрия звукозаписи. В восьмидесятые она получила настоящий козырь — появилось MTV. 24 часа музыки в режиме non-stop. Рекламный ролик превратился в видеоклип. Теперь клип полагалось делать любому уважающему себя певцу или ансамблю. При этом каждый шел своим путем. Мадонна в течение трех минут сверкала пупком, а Майкл Джексон превращал свои видео в маленькие фильмы ужасов. Для особо продвинутых, вернее, задвинутых любителей Джексона был даже создан клип о том, как его клип снимали. И почти у каждого владельца видеомагнитофона в СССР обязательно была такая кассета. (Наверное, это была специальная кассета вроде набора игр, которые в любом случае уже имеются в Windows, нужны они вам или нет.)
Кто же лидировал в восьмидесятые на MTV? Уже упомянутые Мадонна и Джексон. Хороши были и видео Duran Duran — своеобразная квинтэссенция новой волны. Яркие (мягко говоря) костюмы и крашенные волосы. Романтика и агрессия. Отстраненность и сексуальность. У них было все. Когда Саймон ле Бон пел песню под названием "Electric Barbarella", чувствовалось, что он готов пройти через пытку на адской машине из фильма "Барбарелла". Знаете, как называлась машина? Оргазмотрон.
Есть еще одна группа, без которой трудно себе представить музыку восьмидесятых,— Eurithmycs. Странная парочка — хайрастый, с жидкой бородкой гитарист Дэйв Стюарт и отстранено-холодная андрогинная Анни Ленокс. Их хит "Sweet Dreams" лишил сна многих. Последний раз я слышал версию этой песни в исполнении Мэрилина Мэнсона (при случае на московском концерте пошлите ему записочку с заявкой, и он обязательно споет про сладость снов).
Еще восьмидесятым мы обязаны появлением целой категории в поп-музыке — независимые. Появившиеся в начале десятилетия маленькие звукозаписывающие компании, игнорировавшие мейнстрим, подбирали понравившихся им музыкантов в клубах и небольших концертных залах. Хотя теоретически эта музыка создавалась "для своих", очень скоро в хит-парадах появился раздел "indie", сокращение от "independent". Такие звукозаписывающие лейблы, как Mute и 4AD, довольно быстро набрали обороты и вошли в девяностые твердой и уверенной походкой. Не удивительно, на Mute, например, записывались Ник Кейв и Depeche Mode. Независимые принесли нам таких отличных музыкантов, как Erasure, New Order и Yazoo.
Но жизнь кипела не только в стане альтернативщиков. В восьмидесятые также появилось очень много ориентированной на танцы, но очень умной музыки. Яркий пример тому — "Talking Heads". В журнале Rolling Stone писали, что "солист 'Talking Heads' Дэвид Бирн поет голосом мальчика, потерявшегося в зоопарке". Но именно этим голосом он исполнял тексты, напоминавшие истории Даниила Хармса. А то что "Говорящие головы" были культовой группой, подтверждается их сотрудничеством с продюссером-инноватором Брайаном Ино и великим художником Раушенбергом. Вообще, в восьмидесятые поп-музыка успешно флиртовала с искусством и часто достигала определенных высот концептуальности. Пусть даже иногда, как в случае с Лори Андерсон, при помощи решительного скрещивания собственно музыки с визуальным перформансом, а иногда, как это было с U2, при помощи волшебника Ино. Хотя в целом восьмидесятые можно считать десятилетием победившего капитализма. Национальными героями повсюду были яппи. И причин бунтовать, особенно после падения железного занавеса, у других практически не было. На фоне этой скучищи, новая волна стала отличной отдушиной и дала возможность славно оттянуться накануне глобальных перемен нового времени.
ВАДИМ ЯСНОГОРОДСКИЙ
Литература: время надежд и чернухи
В 1987 году в русской литературе произошло довольно значительное событие. С участием публики был продемонстрирован прощальный фокус "Читают все!" — в "Дружбе народов" опубликовали рыбаковских "Детей Арбата". А следом ровным косяком пошла так называемая другая проза. Политически неангажированные и эстетически дерзкие тексты. "Другая" и задавала тон в литературе восьмидесятых. Пока на рубеже декад на российском литературном пейзаже не обрисовались со всей четкостью концептуализм с постмодернизмом.
Не обошлось и без хронологической путаницы. Так, предтеча постмодернизма ерофеевская "Москва--Петушки" 1969-го официально была издана в России лишь в конце восьмидесятых. "Пушкинский дом" Андрея Битова (1971) появился в журнале "Новый мир" только в 1987-м, а аксеновский "Остров Крым" (1979) — в "Юности" в 1989-м. Еще сложнее обстояли дела с литературой зарубежной. С одной стороны, существовала прекрасная школа переводчиков и были отдельные сведения об актуальной западной словесности. Писатель Евгений Попов вспоминает, что, подобно тому, как Дали у нас узнавали по редким черно-белым иллюстрациям, с западной словесностью приходилось знакомиться по публикациям в "Современной художественной литературе за рубежом". Умберто Эко, Павич, Кундера были изданы в России гораздо позже. А многое из запрещенного и вовсе дошло до нас только сейчас, так что у западной литературы восьмидесятых сегодня есть реальный шанс вновь оказаться актуальной.
Вторая половина восьмидесятых — это время надежд. Но оттуда же пошла и "чернуха". Впрочем, к настоящему моменту литература, кажется, уже показала нам все самое ужасное и безобразное. Рубеж веков был отмечен некоторой писательской нетщательностью, а откровенные примитивность и неряшливость языка перестали считаться зазорными. Подобное заигрывание с читателем якобы с целью быть понятнее обернулось полнейшим к нему невниманием. В связи с этим восьмидесятнический лозунг "Тщательнее, ребята!" вновь становится необычайно актуальным. Когда атмосфера свободы была нова, писали куда старательнее.
Настает черед оптимизма. Важно только — какого? Еще один важный лозунг восьмидесятых — "Дальше... дальше... дальше!" (Сама пьеса Шатрова является скорее достоянием истории, но ее название отразило общую установку на обновление.) И здесь главным ориентиром был и остается Евгений Попов с его известным романом "Прекрасность жизни". Один из немногих образчиков отменного высокого стиля — Юрий Мамлеев. Мода на него началась давно. Влияние Мамлеева на свое творчество отмечали Сорокин и Пелевин. Сам Мамлеев совсем скоро выпустит новый роман "Блуждающее время", по признанию автора — переломный. А пока что он фигурирует в истории литературы как "метафизический реалист" (так свое кредо обозначил сам писатель), для которого важно лишь то, что скрыто: "Душа человека гораздо больше, чем сам человек".
Должна вернуться мода и на элегантную и остроумную прозу. Тут ориентирами станут знаковые восьмидесятницы Татьяна Толстая и Людмила Петрушевская. Обе не только изощренные стилистки, но и отменные фантазерки. Вернется также мода на богатство стиля и фантазии. Как только пройдет полоса так называемого трэша, а по-нашему просто мусора. Полоса эта тоже, кстати, проходит через восьмидесятые, но тогда чтение Николая Леонова или Пикуля отнюдь не считалось почетным. Поскольку, как выражалась Белла Ахмадулина, не все спешили "на курорт слабоумия". Конечно, тенденция к разнообразию останется жива — книга для чтения в метро, книга на столике в клубе, книга на заднем сиденьи автомобиля, да хоть в туалете! Но хорошо бы в старом добром оформлении, с красивыми переплетами и на дорогой бумаге.
ЛИЗА НОВИКОВА
Пятнадцать лет назад художники оказались самыми модными людьми в СССР. После рок-музыкантов. Особенно модно было называться авангардистами с серьгой в ухе и бесконечными перформансами. Вроде Мальчика-Бананана, сыгранного художником Сергеем Бугаевым (Африкой) в "Ассе" Сергея Соловьева.
Превращение гадких утят андерграунда в прекрасных лебедей случилось во время перестройки. Пик бума на русское искусство — московский аукцион 1989 года, на котором произведения до того практически неизвестных художников были раскуплены западными коллекционерами по баснословным ценам. Эта история в корне изменила отношение к искусству, ставшему таким же бизнесом, как и все остальное. Идеалом художника стал не бедный чудак, а преуспевающий яппи. Правда, поставленные тогда рекорды повторить не удалось. Мода на все русское на Западе быстро сошла на нет, и к началу 90-х от той эпохи осталось лишь несколько идей, которые, впрочем, остаются актуальными и сегодня.
"Искусство — ничто, имидж — все". И российские художники-авангардисты были первыми, кто превратил свой внешний вид в произведение искусства. Появившиеся в конце восьмидесятых частные галереи играли роль отсутствующих бутиков: там можно было посмотреть на последние нью-йоркские или парижские новинки (правда, не на вешалках, а на посетителях). Денди, с ног до головы одетые на Тишинской барахолке (месте столь же культовом, как и лондонский Портобелло), предвосхитили нынешний писк моды — vintage (словечко, кстати, искусствоведческое — так называются отпечатки со старинных негативов). Использование секонд-хенда распространилось и на творчество. Главный лозунг восьмидесятых — нет такой идеи (сюжета, материала, техники и тому подобное), которую невозможно было бы украсть. И этот образ мысли, известный под именем постмодернизма, ярче всего выразился в так называемом симуляционизме.
Две знаковые для того времени фигуры — американские художники Синди Шерман и Джеф Кунс. Первая прославилась в восьмидесятые фотографиями "Кадры из фильмов без названия". На фото Шерман (с помощью соответствующей одежды, грима, накладных грудей и тому подобного) примеряла на себя всевозможные женские образы, предлагаемые кинематографом и телерекламой. Она была и хичкоковской леди, и простушкой в клетчатой юбке из фильмов 60-х, и утомленной бизнес-вумен, и стриженым под мальчика эльфом-феминисткой. Она создала собственное фотокино (а недавно выпустила и свой первый фильм как режиссер). Ее приемчики до сих пор в моде — особенно в женских журналах, все так же активно гримирующих современных красавиц под Мерилин Монро.
Скандальную славу Джефу Кунсу принесла его любовь к китчу и к итальянской порнозвезде Чиччолине. Их (и любовь, и Чиччолину) художник запечатлел в серии вызывающе откровенных фотографий "Сделано на небесах". Именно в восьмидесятые порнография (в самых разнообразных формах — от садомазохизма до гомосексуализма) была канонизирована в большом искусстве. Мужские ню Роберта Мэпплторпа, гигантские фотомонтажи с фаллосами-деревьями Гилберта и Джорджа, приторно-сладкие костюмированные постановки Пьера и Жиля, трахающиеся человечки и собаки с комиксов Кита Херинга — это образы, которые буквально источают страсть. Но вся эта открытая сексуальность в последующее десятилетие была взята на вооружение производителями одежды — и в первую очередь скандально-известным Кэлвином Кляйном. Сейчас можно вспомнить массу идей, которые искусство восьмидесятых подарило нашему времени, но, пожалуй, главным достижением тех лет оказалось умение относиться с иронией к тому, что ты делаешь, как ты выглядишь и что о тебе думают, а также умение играть в разные имиджи, будь то имидж художника или просто модного человека.
ОКСАНА ХМАРА
Музыка: романтика новой волны
Ностальгия мне чужда и неприятна. Я не считаю, что раньше все было лучше. Все, что уже с нами случилось, следует использовать не как повод для размазывания слюней, а скорее как приятные воспоминания, которыми нужно украшать сегодняшние дни. Тем более что время то было довольно веселое. Вся популярная музыка восьмидесятых называется new wave. Новая волна накатила вслед за панком, наделавшим шума в конце семидесятых.
Проповедуя саморазрушение, панки успешно разрушили себя и ушли. Однако всем пришлись по душе и ритмы, и веселый внешний вид. В эту сторону и двинулась популярная музыка. А вместе с ней и индустрия звукозаписи. В восьмидесятые она получила настоящий козырь — появилось MTV. 24 часа музыки в режиме non-stop. Рекламный ролик превратился в видеоклип. Теперь клип полагалось делать любому уважающему себя певцу или ансамблю. При этом каждый шел своим путем. Мадонна в течение трех минут сверкала пупком, а Майкл Джексон превращал свои видео в маленькие фильмы ужасов. Для особо продвинутых, вернее, задвинутых любителей Джексона был даже создан клип о том, как его клип снимали. И почти у каждого владельца видеомагнитофона в СССР обязательно была такая кассета. (Наверное, это была специальная кассета вроде набора игр, которые в любом случае уже имеются в Windows, нужны они вам или нет.)
Кто же лидировал в восьмидесятые на MTV? Уже упомянутые Мадонна и Джексон. Хороши были и видео Duran Duran — своеобразная квинтэссенция новой волны. Яркие (мягко говоря) костюмы и крашенные волосы. Романтика и агрессия. Отстраненность и сексуальность. У них было все. Когда Саймон ле Бон пел песню под названием "Electric Barbarella", чувствовалось, что он готов пройти через пытку на адской машине из фильма "Барбарелла". Знаете, как называлась машина? Оргазмотрон.
Есть еще одна группа, без которой трудно себе представить музыку восьмидесятых,— Eurithmycs. Странная парочка — хайрастый, с жидкой бородкой гитарист Дэйв Стюарт и отстранено-холодная андрогинная Анни Ленокс. Их хит "Sweet Dreams" лишил сна многих. Последний раз я слышал версию этой песни в исполнении Мэрилина Мэнсона (при случае на московском концерте пошлите ему записочку с заявкой, и он обязательно споет про сладость снов).
Еще восьмидесятым мы обязаны появлением целой категории в поп-музыке — независимые. Появившиеся в начале десятилетия маленькие звукозаписывающие компании, игнорировавшие мейнстрим, подбирали понравившихся им музыкантов в клубах и небольших концертных залах. Хотя теоретически эта музыка создавалась "для своих", очень скоро в хит-парадах появился раздел "indie", сокращение от "independent". Такие звукозаписывающие лейблы, как Mute и 4AD, довольно быстро набрали обороты и вошли в девяностые твердой и уверенной походкой. Не удивительно, на Mute, например, записывались Ник Кейв и Depeche Mode. Независимые принесли нам таких отличных музыкантов, как Erasure, New Order и Yazoo.
Но жизнь кипела не только в стане альтернативщиков. В восьмидесятые также появилось очень много ориентированной на танцы, но очень умной музыки. Яркий пример тому — "Talking Heads". В журнале Rolling Stone писали, что "солист 'Talking Heads' Дэвид Бирн поет голосом мальчика, потерявшегося в зоопарке". Но именно этим голосом он исполнял тексты, напоминавшие истории Даниила Хармса. А то что "Говорящие головы" были культовой группой, подтверждается их сотрудничеством с продюссером-инноватором Брайаном Ино и великим художником Раушенбергом. Вообще, в восьмидесятые поп-музыка успешно флиртовала с искусством и часто достигала определенных высот концептуальности. Пусть даже иногда, как в случае с Лори Андерсон, при помощи решительного скрещивания собственно музыки с визуальным перформансом, а иногда, как это было с U2, при помощи волшебника Ино. Хотя в целом восьмидесятые можно считать десятилетием победившего капитализма. Национальными героями повсюду были яппи. И причин бунтовать, особенно после падения железного занавеса, у других практически не было. На фоне этой скучищи, новая волна стала отличной отдушиной и дала возможность славно оттянуться накануне глобальных перемен нового времени.
ВАДИМ ЯСНОГОРОДСКИЙ
Литература: время надежд и чернухи
В 1987 году в русской литературе произошло довольно значительное событие. С участием публики был продемонстрирован прощальный фокус "Читают все!" — в "Дружбе народов" опубликовали рыбаковских "Детей Арбата". А следом ровным косяком пошла так называемая другая проза. Политически неангажированные и эстетически дерзкие тексты. "Другая" и задавала тон в литературе восьмидесятых. Пока на рубеже декад на российском литературном пейзаже не обрисовались со всей четкостью концептуализм с постмодернизмом.
Не обошлось и без хронологической путаницы. Так, предтеча постмодернизма ерофеевская "Москва--Петушки" 1969-го официально была издана в России лишь в конце восьмидесятых. "Пушкинский дом" Андрея Битова (1971) появился в журнале "Новый мир" только в 1987-м, а аксеновский "Остров Крым" (1979) — в "Юности" в 1989-м. Еще сложнее обстояли дела с литературой зарубежной. С одной стороны, существовала прекрасная школа переводчиков и были отдельные сведения об актуальной западной словесности. Писатель Евгений Попов вспоминает, что, подобно тому, как Дали у нас узнавали по редким черно-белым иллюстрациям, с западной словесностью приходилось знакомиться по публикациям в "Современной художественной литературе за рубежом". Умберто Эко, Павич, Кундера были изданы в России гораздо позже. А многое из запрещенного и вовсе дошло до нас только сейчас, так что у западной литературы восьмидесятых сегодня есть реальный шанс вновь оказаться актуальной.
Вторая половина восьмидесятых — это время надежд. Но оттуда же пошла и "чернуха". Впрочем, к настоящему моменту литература, кажется, уже показала нам все самое ужасное и безобразное. Рубеж веков был отмечен некоторой писательской нетщательностью, а откровенные примитивность и неряшливость языка перестали считаться зазорными. Подобное заигрывание с читателем якобы с целью быть понятнее обернулось полнейшим к нему невниманием. В связи с этим восьмидесятнический лозунг "Тщательнее, ребята!" вновь становится необычайно актуальным. Когда атмосфера свободы была нова, писали куда старательнее.
Настает черед оптимизма. Важно только — какого? Еще один важный лозунг восьмидесятых — "Дальше... дальше... дальше!" (Сама пьеса Шатрова является скорее достоянием истории, но ее название отразило общую установку на обновление.) И здесь главным ориентиром был и остается Евгений Попов с его известным романом "Прекрасность жизни". Один из немногих образчиков отменного высокого стиля — Юрий Мамлеев. Мода на него началась давно. Влияние Мамлеева на свое творчество отмечали Сорокин и Пелевин. Сам Мамлеев совсем скоро выпустит новый роман "Блуждающее время", по признанию автора — переломный. А пока что он фигурирует в истории литературы как "метафизический реалист" (так свое кредо обозначил сам писатель), для которого важно лишь то, что скрыто: "Душа человека гораздо больше, чем сам человек".
Должна вернуться мода и на элегантную и остроумную прозу. Тут ориентирами станут знаковые восьмидесятницы Татьяна Толстая и Людмила Петрушевская. Обе не только изощренные стилистки, но и отменные фантазерки. Вернется также мода на богатство стиля и фантазии. Как только пройдет полоса так называемого трэша, а по-нашему просто мусора. Полоса эта тоже, кстати, проходит через восьмидесятые, но тогда чтение Николая Леонова или Пикуля отнюдь не считалось почетным. Поскольку, как выражалась Белла Ахмадулина, не все спешили "на курорт слабоумия". Конечно, тенденция к разнообразию останется жива — книга для чтения в метро, книга на столике в клубе, книга на заднем сиденьи автомобиля, да хоть в туалете! Но хорошо бы в старом добром оформлении, с красивыми переплетами и на дорогой бумаге.
ЛИЗА НОВИКОВА