Николай Акимов. Эскиз декорации к I акту
Фото: СПбГМТиМИ
|
«Дракона» Евгений Шварц начал писать еще до войны, а закончил на ее переломе, в 1943-м, в эвакуации. Из блокадного Ленинграда Шварц уезжать не хотел, в декабре 1941-го его эвакуировали почти насильно, в состоянии тяжелой дистрофии. Тогда же эвакуировали и тот театр, для которого пьеса «Дракон» была предназначена: Театр комедии под руководством Николая Акимова. Правда, Шварц оказался в Кирове, а Театр комедии, помотавшись по стране, осенью 1942-го года осел в Душанбе, который тогда назывался Сталинабадом. Но в 1943 году Акимов переманил Шварца из Кирова: так было удобнее «обрабатывать» автора, который никак не мог дописать «Дракона».
контекст
СЕЗОН 1943/1944
«Пиковая дама»
Театр оперы и балета им. С.М. Кирова, Ленинград
Режиссер Н. Вельтер
Спектакль, поставленный Надеждой Вельтер, которая в легендарной постановке Мейерхольда пела партию Графини, играли в помещении эвакуированного Театра комедии — за полгода он прошел больше 20 раз
«Так и будет»
Театр имени Ленинского комсомола, Москва
Режиссер И. Берсенев
Константин Симонов стал в годы войны едва ли не самым репертуарным советским драматургом. В постановке Ленкома главную женскую роль сыграла жена Симонова, «девушка с характером», Валентина Серова
«Миссия мистера Перкинса в страну большевиков»
Режиссер Н. Горчаков
Театр сатиры, Москва
Водевиль Александра Корнейчука с дальней политической перспективой: английский бизнесмен с удивлением выясняет, что с большевиками можно будет иметь дело и после войны
Евгений Шварц был сатириком по призванию и сказочником поневоле. Его первая пьеса «Ундервуд» была написана в 1928 году, тогда же, когда и «Самоубийца» Николая Эрдмана. Но запрет «Самоубийцы» надолго закрыл в советском театре жанр сатиры на современном бытовом материале — и для самого Эрдмана, и для его коллег. Шварц нашел свое спасение в сказках. Это совершенно не гарантировало от запретов, но коллизии, в которые попадали сказочные герои, было проще истолковывать на госприемках в безобидном смысле и отводить от драматургов подозрения в антисоветских намерениях.
«Дракон» — история города, находящегося под властью циничного, подлого, но свойского тирана. В реалиях конца 1930-х существовали два очевидных адреса, в которые попадала аллегория автора, два «дракона», один свой, близкий, другой — немецкий. Угроза, вполне реальная, исходила от обоих. Только вот политическая ситуация, постоянно меняясь, смещала акценты.
цитата
Я говорил о том, что «Дракон» — удар по моральной стороне всех закамуфлированных покровителей фашизма. Защищал пьесу Н.Ф. Погодин, страстно говорил С.В. Образцов. Никто из присутствовавших ни в чем не упрекал Шварца. Председатель комитета, казалось, внимательно слушал, но случайно наши глаза встретились, и я понял тщету всех наших речей
Илья Эренбург
По свидетельству Акимова, Шварц начал писать «Дракона», когда «сложные дипломатические отношения с гитлеровской Германией <…> исключали возможность открытого выступления со сцены против уже достаточно ясного и неизбежного противника», то есть работу остановил пакт Молотова—Риббентропа. Краткосрочное обострение русско-немецкой дружбы уничтожало шансы на публикацию и постановку. Если одного дракона по-прежнему опасно было даже иметь в виду, то другой внезапно оказался союзником. Ненадолго.
Дописать же пьесу Шварцу неслучайно удалось во время войны, когда ее можно было безоговорочно отстаивать как антифашистскую. В тексте была и соответствующая конкретика — например, пассаж про «кровь мертвых гуннов», которая течет в венах ящера. Сам Шварц утверждал, возможно вполне искренно, что три головы дракона — это Гитлер, Геббельс и Риббентроп. Однако проблема и драма были не только в драконе.
Фото: РИА Новости
Фото: СПбГМТиМИ
Пьеса Шварца посвящена не ужасам тирании, а эволюции «обыкновенных» людей, оказавшихся сначала заложниками, а потом частью этой самой тирании. Персонажи «Дракона» — кроме него самого и его противника Ланцелота — дезориентированы, запуганы террором, трепещут перед возможностью расправы, своими доносами ей способствуют и в конечном счете принимают эту расправу как должное.
Понятно, что большую часть этой человеческой панорамы Шварц писал, что называется, с натуры. Интересно, что писательская и театральная среда, почти на 100% состоявшая именно из таких зараженных и измученных приспособлением к злу душ, появление пьесы довольно бурно приветствовала.
цитата
Дракон — это палач народов. Но как относятся к нему жители города, которых он угнетает? Тут-то и начинается беспардонная фантазия Шварца, которая выдает его с головой. Оказывается, жители в восторге от своего дракона
Сергей Бородин
21 ноября 1943 года Шварц в Душанбе прочел «Дракона» труппе Театра комедии. В январе 1944 года Акимов отправился в Москву договариваться о разрешении на постановку с комитетом по делам искусств. 24 января 1944-го он телеграфировал Шварцу: «Пьеса блестяще принята комитете возможны небольшие поправки горячо поздравляю Акимов». 5 февраля последовала еще одна телеграмма: пьеса разрешена «без всяких поправок». 23 февраля она была подписана в печать — и вскоре издана тиражом в 500 экземпляров. За ней тут же выстроилась очередь из еще нескольких театров, «Дракона» хотели ставить и Камерный, и Вахтанговский, и Московский театр драмы под руководством Охлопкова (будущий Театр имени Маяковского), и Театр имени Моссовета, возглавляемый Юрием Завадским. Разумеется, после Театра комедии.
Между тем время эвакуации подходило к концу. А в Ленинграде Николай Акимов спектакль выпускать не хотел.
Акимов, возглавлявший Театр комедии с 1935 года, был не только выдающимся режиссером и художником, но еще и прагматичным стратегом. С величайшим хладнокровием и достоинством под маской легкомыслия он десятилетиями отстаивал собственный театр. Его высшей ценностью были театральная форма, сценические чудеса и условности, а также элегантность стиля — все то, что преследовалось и угнеталось в огосударствленном искусстве. В случае с «Драконом» опыт и осторожность подсказывали ему, что ленинградские идеологические функционеры, скорее всего, «зарежут» постановку.
Фото: Фетисов Игорь / Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ
Акимов добился длительных гастролей в Москве — чтобы отрепетировать «Дракона», устроить премьеру и пройти все цензурные инстанции в столице. Здесь он мог рассчитывать на поддержку влиятельных партийных и литературных «величин».
У этой идеи были свои подводные камни. Пьеса нравилась руководителю комитета по делам искусств Михаилу Храпченко, но у него были свои недруги. 25 марта в газете «Литература и искусство» была опубликована статья писателя Сергея Бородина «Вредная сказка», 31 марта завотделом культурно-просветительных учреждений Т.М. Зуева заявила: «Пьеса "Дракон" Шварца — антиисторическая, плохая пьеса. А ее комитет подымает». Однако Зуеву никто не поддержал, потому что Храпченко заручился согласием Александра Щербакова — к слову сказать, одного из самых кошмарных сталинских функционеров от идеологии. Так что до поры до времени стратегия «бросок через столицу» как-то работала.
цитата
Исторический анекдот с «Драконом» в том, что некоторый обобщенный фашизм приняли на свой счет. Спектакль был запрещен с ужасом
Николай Акимов
На роль рыцаря Ланцелота Акимов, всегда придававший большое значение внешним данным артистов, назначил красавца Бориса Смирнова — позже он станет «главным Лениным» нашего театра и кино. Дракона играл Лев Колесов, лица которого публика все равно не увидела бы из-за масок. Дочь Шарлеманя Эльзу, по одним сведениям, играла артистка Н.С. Лебедева, а по другим, неподтвержденным,— выдающаяся гротесковая актриса, жена Акимова, Елена Юнгер. Но в спектакле были и другие «актеры».
«…мне нужно сделать стулья, похожие на тех людей, которые сидят в них по многу лет в заседаниях,— давал Акимов задание бутафору.— Стулья приняли образ сидящих. Это люди черной души. <…> стулья должны отразить характер тех, кто придет и сядет в них».
Стулья, принимающие облик сидящих на них людей,— говорящая деталь. Театр Акимова всегда был театром режиссера-художника, он наследовал не только традиции запретных формалистов, но и барочной традиции сценических чудес, машинерии и инженерии. Акимову была важна убедительность образа — сконцентрированного до визуального трюка.
В сохранившихся восхищенных описаниях «Дракон» предстает виртуозно придуманным грандиозным иллюзионом, в котором сказочность исполнения не смягчала, а усугубляла болезненность темы. У автора пьесы концентрация постановочных чудес даже вызывала протест, хотя некоторые ему очень нравились: «Образцовое чудо, прелестное чудо — это цветы, распускающиеся в финале пьесы. Здесь все понятно. Зритель подготовлен к тому, что цветы в этой стране обладают особыми свойствами (анютины глазки, которые щурятся, хлебные, винные и чайные розы, львиный зев, показывающий язык, колокольчики, которые звенят)».
Фото: СПбГМТиМИ
Фото: СПбГМТиМИ
Все щедро придуманные Акимовым чудеса и метаморфозы требовали технической подготовки, которая происходила в условиях крайне запутанной хозяйственной организации и логистики.
Труппа по частям прибывала в Москву начиная с 17 мая, гастроли открылись через месяц, 17 июня. Декорации и бутафорию к «Дракону» делали в мастерских МХАТа и Вахтанговского театра, причем, по воспоминаниям бутафора Ольги Сваричевской, работу старались не афишировать, она велась чуть ли не подпольно — и к тому же все время на грани срыва: «Стоило подсыпать в муку песку,— и клейстера нет! Левкаса нет! Работы нет! А неопытный бутафор, работающий с плохим клейстером,— вся работа сорвана! Мука — дефицит!»
В конце концов реквизит и декорации все же доделали. Акимов нарисовал несколько вариантов афиши — на одном из них башни средневекового замка облетал дракон-«мессершмитт». Оставалось получить одобрение «инстанций».
Единственный открытый показ «Дракона» состоялся 4 августа 1944 года (по афише должен был идти «Подсвечник») — и, судя по всему, показ этот был экстренным. Фигуры сросшихся со стульями буржуа и советников в театр везли в спешке: «Стулья побросали в грузовик. [Большая] Садовая [улица] вся разбита. Особенно трясло Советника. Его остроконечная шапка была узкой и длинной, а шея тонкой. Голова эта вдруг оторвалась и повисла вперед».
Реплики участников обсуждения показа известны в пересказе. Дракон в них не упоминался, претензии носили общий характер — но за ними маячила паника, которая могла кончиться только запретом. Руководитель Реперткома Борис Мочалин сетовал на многозначность: «Слишком много толкований. Многое неясно, завуалировано. Театр не помог автору. Если спектакль выпустить сейчас, это было бы бестактно по отношению к зрителю». Александр Солодовников, зампред комитета по делам искусств, вступался за «народ» и бургомистра: «…нельзя согласиться с прогнозами автора [насчет того], что будет после Гитлера. Пьеса была рассчитана на предвоенное время или на самое начало войны».
поодробность
Имя Сталина в связи с «Драконом» публично не звучало — даже противники пьесы не могли себе позволить такое упоминание, оно само по себе было бы крамолой. Нет таких упоминаний и у Евгения Шварца. О бесстрашии режиссера Николая Акимова свидетельствуют слова его биографа, Евгения Биневича, который вспоминает, что в коридоре акимовской квартиры висели несколько картинок — «эскизы к памятнику Сталина». На одном из них вместо бюста была изображена хата с зарешеченными окнами, а над ними «драконья башка». Это единственное прямое указание на то, что спектакль Театра комедии изначально был не только антифашистским,— и постановщик это понимал
Шварц еще пытался спасти спектакль, переписав два заключительных акта и усилив роль народа. Но и этот вариант, обсуждавшийся в ноябре—декабре 1944-го, пробуждал «нежелательные ассоциации».
В 1962 году Николай Акимов выпустил новую версию «Дракона» — но в 1963-м его вынудили снять спектакль с репертуара. На этот раз нежелательные ассоциации — с Хрущевым — вызывал бургомистр-президент, при драконе валявший шута, а потом занявший его место. Вторичный запрет подействовал на режиссера угнетающе. Фотограф Нина Аловерт вспоминала: «…в году 1967, когда я предложила ему пересмотреть все мои съемки "Дракона", он отказался, сказал: "Я не могу даже смотреть фотографии «Дракона»"».
Театр, которого не было
Есть спектакли, которые были задуманы и иногда даже полностью поставлены, но так и не показаны публике. Формально их не существует. Но в истории русского театра ХХ века они составляют внушительный раздел. Виной ли тому цензура или стихийное бедствие — иногда оказывается, что выдающиеся режиссеры, знаменитые актеры, композиторы, художники поработали «впустую». И теперь только по разрозненным архивным находкам можно судить о том, что же, собственно, пропало. В год театра Ольга Федянина и Сергей Конаев рассказывают о самых значительных таких потерях и их последствиях
- К.С. Станиславский, В.В. Лужский «Ганнеле» 1898
- Александр Санин «На дне» 1903
- Константин Станиславский «Шлюк и Яу»
Всеволод Мейерхольд «Смерть Тентажиля» 1905 - Николай Евреинов «Саломея» 1908
- Федор Лопухов «Величие мироздания» 1922
- Владимир Татаринов, Виктор Громов «Дон Кихот» 1927
- Вл.И. Немирович-Данченко, Н.Н. Литовцева, В.Я. Станицын «Бег» 1928
- Всеволода Мейерхольд «Самоубийца» 1932
- Всеволод Мейерхольд «Одна жизнь» 1936
- Касьян Голейзовский «Коппелия» 1941
- Соломон Михоэлс «Принц Реубейни» 1944
- Николай Акимов «Дракон» 1944
- Леонид Якобсон «Стрекоза» 1948
- Олег Ефремов «Матросская тишина» 1957
- Георгий Товстоногов «Римская комедия» 1964
- Петр Фоменко «Новая Мистерия-Буфф» 1967
- Юрий Любимов «Живой» 1968
- Юрий Григорович «Лебединое озеро» 1969
- Анатолий Эфрос «Турбаза» 1972