Дворец культуры комбината «Правда», 1947
Фото: pastvu.com
|
«Матросской тишиной» Александра Галича должен был открыться театр «Современник» — и не открылся.
Редкий случай, когда о запрете спектакля написана целая повесть — зато от него не сохранилось практически ни одной официальной бумажки. Дело не в какой-то особенной небрежности или пугливости архивариусов, а в статусе тех, кто этот спектакль ставил. Группа молодых людей, которая годом позже назовет себя театром «Современник», в 1957 году с официальной точки зрения просто не существовала. Несколько выпускников школы-студии МХАТ и примкнувшие к ним актеры-единомышленники убедили руководство тогдашнего Художественного театра, что имеют право не на вводы на эпизодические и второстепенные роли,— простой и эффективный способ растворить любое количество молодых актеров в работающей театральной машине,— а на самостоятельную работу.
контекст
Сезон 1957/1958
«Тень»
Режиссер Эраст Гарин
Театр сатиры
Мейерхольдовец Гарин возвращает в послевоенный репертуар полуопального автора политических аллегорий Евгения Шварца.
«Идиот»
БДТ им. М. Горького, режиссер Георгий Товстоногов
Одна из первых постановок Товстоногова в БДТ — и одна из лучших ролей Иннокентия Смоктуновского, сыгравшего князя Мышкина.
«Мария Стюарт»
Режиссер Виктор Станицын
МХАТ им. М. Горького
Пока молодые актеры борются за «новую правду», в воспитавшем их театре с успехом идет монументальная костюмная историческая драма с Аллой Тарасовой в роли Марии и Ангелиной Степановой — Елизаветой.
«Студия молодых актеров» — так эта группа во главе с Олегом Ефремовым назвалась — на сегодняшний слух совсем ничего не говорящее название. Но на заре оттепели оно звучало программой. Театр в конце 1950-х в принципе казался очень старым искусством, покрытым пылью. Кстати, не только в Советском Союзе, но и во всем мире. Выглядеть по-настоящему молодым в театре той эпохи уже было своего рода событием.
И первый же спектакль студии «Вечно живые» по пьесе фронтовика Виктора Розова показывал недавно закончившуюся войну как историю убитой молодости. Вторым спектаклем был запланирован тоже Розов — «В поисках радости». Однако студийцы пьесу Розова, которую они, кстати, с трудом выпросили у автора, прочитав, забраковали: драматургические ходы этого автора для них были уже опробованными. Между тем вторая постановка нужна была срочно, по причинам высшего порядка.
Родной МХАТ не только поддержал студийцев, но даже заключил с ними коллективный договор, в условия которого входил быстрый выпуск следующего спектакля. По этому договору все они получали небольшую зарплату и были обязаны к концу 1957 года подготовить вторую премьеру. Кроме того, если у них и был шанс стать самостоятельным театром, то только со спектаклями в багаже. По обеим причинам пьесу взамен отвергнутого Розова нужно было искать быстро. Нашли ее летом 1957 года, по воспоминаниям актеров, «дней за десять».
цитата
Никто из нас — ни я, ни студийцы — не могли понять, за что, по каким причинам наложен запрет на эту почти наивнопатриотическую пьесу. В ней никто не разоблачался, не бичевались никакие пороки, совсем напротив: она прославляла — правда, не партию и правительство, а народ, победивший фашизм и сумевший осознать себя как единое целое
Александр Галич
«Матросскую тишину» Александра Галича порекомендовал Михаил Козаков — и ничего крамольного или даже просто рискованного в этом выборе не было. Галич в то время — модный московский писатель, автор нескольких чрезвычайно успешных сценариев и репертуарных пьес. До публичных разногласий с советской властью оставалось еще почти полтора десятилетия.
Почему и Ефремов, и остальные студийцы сразу поняли, что хотят ставить «Матросскую тишину», угадать несложно. Это практически беспроигрышная вещь для актерского спектакля — именно в том понимании актерства, из которого вырастал ранний «Современник» и которое сделало его главным театром оттепели.
подробность
У «Матросской тишины» было две генеральные репетиции. Возможно, студийцы уже понимали, что вся затея рискованная и хотели, чтобы спектакль увидел хоть кто-нибудь. Поэтому первую генеральную ни с кем не согласовывали и сделали открытой — на нее пришло несколько сотен человек. Узнав об этом, директор МХАТа Александр Солодовников, строжайше распорядился, чтобы на второй «генералке» не было никого, кроме официальных лиц,— и даже перестраховался. Зная, что театральная публика пролезет в любую щель, Солодовников откомандировал на этот вечер в ДК «Правда» билетеров МХАТ с указанием никого не пускать — в результате вторую генеральную играли перед залом, в котором сидело несколько человек, в том числе посланцы горкома и Георгий Товстоногов.
История жизни талантливого скрипача из еврейского местечка — не драма в собственном смысле слова, а человеческая судьба, рассказанная в четырех картинах. Вот безрадостно мучает скрипку совсем юный Давид Шварц, сын местечкового лавочника-пьяницы Абрама, коллекционирующего от тоски открытки мировых столиц. Вот Давид-юноша в московской общаге 1930-х — перспективный скрипач, который так откровенно стесняется приехавшего в гости отца, что тот уезжает, едва поздоровавшись и оставив сыну деньги. Вот Давид-солдат в санитарном вагоне среди таких же раненых слушает рассказ возникшего ниоткуда Абрама о том, что случилось с жителями местечка — и с ним самим,— когда город взяли фашисты: это уже посмертный рассказ, монолог тени.
Слева направо: театровед Виталий Виленкин, актеры Евгений Евстигнеев, Геннадий Печников, Игорь Кваша, конец 1950-х
Фото: Фото из архива театра "Современник"
В «Матросской тишине» по большому счету нет собственно драматургии: стычки и конфликты персонажей мимолетны и неглубоки, все по-настоящему трагичное и важное происходит не здесь. На сцене — картины повседневности и человеческие типажи. Сюжет складывается в историю, только если у каждой из фигур на сцене появляется достоверная узнаваемость, живая и конкретная, обжитая актером. И дело не в том, что зритель обязательно увидит что-то знакомое в каждом персонаже, а в том, что, даже столкнувшись с кем-то совсем незнакомым, вы все про него поймете за то время, что идет спектакль. Пьяненький Абрам Шварц, требующий от сына «концерт Венявского», каждым движением, каждой интонацией рассказывает историю своего персонажа и его жизни, в которой никогда не было ничего, кроме этого местечка с его теплом и его безысходностью, и в которой единственный сын — одновременно и обуза, и надежда, и любовь, и гордость. Постепенно взрослеет молодой Давид, переполненный самолюбием, тоской по неведомой жизни, совсем еще детской энергией и невнятными страхами. Вот разворачивается во всю свою душевную ширь русский кладовщик, так естественно, на одном дыхании, спрашивающий Абрама, почему у евреев всегда столько барахла, и со вкусом выпивающий с ним водку. Студенты, соседи, солдаты, партийные кадры — из местечка в общежитие, из общежития на фронт, с фронта — кто домой, кто в могилу: все это не столько даже мхатовская «жизнь человеческого духа», сколько пастернаковские «почва и судьба», которые звучали в этой пьесе.
Мальчика-студента-солдата Давида Шварца репетировал 25-летний Игорь Кваша, Абрама Шварца — 32-летний Евгений Евстигнеев. В других ролях были заняты Олег Ефремов, Галина Волчек, Лилия Толмачева, Олег Табаков, Николай Пастухов, Людмила Иванова, Светлана Мизери.
Все участники без исключения помнят, что многочасовые репетиции под руководством Ефремова застряли на первом действии. И это очень понятно. Нужно было найти каждую фигуру целиком — со всеми привычками, мелочами, реакциями, характерными особенностями. Вот это и искали, не сдвигаясь с первого действия долго-долго. А когда нашли, дело пошло очень быстро — если работа над первым действием запомнилась как месяцы беспрерывных репетиций, то с остальными счет пошел на дни. Но пока искали, случилась беда.
Фото: Фото из архива театра "Современник"
Фото: Фото из архива театра "Современник"
Цензурное разрешение — так называемый «лит» — на пьесу было, но только для Ленинграда. В начале репетиций было решено, что новый «лит» для маленькой студийной работы можно и не просить. За студийцами присматривал — и поддерживал их — директор МХАТа, опытный администратор Александр Солодовников, не славившийся никакой особенной тягой к новациям, более того, совсем недавно «обжегшийся» на своем предыдущем месте работы: до МХАТа он директорствовал в Большом театре, где запланированная к какому-то юбилею опера «От всего сердца» из колхозной жизни вызвала неудовольствие Сталина, хотя была произведением верноподданнейшим. Солодовников лишился работы и несколько лет ходил «в опале» — МХАТ был местом его реабилитации, и он совершенно точно не хотел лишнего риска. Но и Солодовников считал, что питерского «лита» достаточно. Однако пока Ефремов репетировал со своими товарищами-актерами, «лит» у пьесы отобрали.
Лукавил ли сам Галич, когда удивлялся задним числом — «за что»? По мотивам несостоявшейся премьеры он написал повесть, она так и называется «Генеральная репетиция», и из нее в общем-то совершенно понятно — за что. Да и взгляд в историю советской идеологической политики не оставляет больших сомнений.
Послевоенная концепция советского человека в искусстве не поощряла наличия у этого человека ярко выраженной национальности, которую объявили пережитком прошлого,— несмотря на то, что пережиток был аккуратно зафиксирован в каждом личном учетном листке. Победу в войне и в тылу одержал «советский народ», он же выполнял и перевыполнял план пятилеток. Откровенно антисемитские кампании конца 1940-х в официальном общественно-политическом дискурсе уже сменились на каменное молчание, публичное неупоминание. А Абрам и Давид Шварцы были евреями, в их жизнь и судьбу родной город Тульчин впечатан намертво. Без этого еврейства не было бы и пьесы, его нельзя оттуда вымарать по словам и строчкам.
цитата
Две растерянные женщины — Соловьева из горкома партии и Соколова из отдела культуры ЦК…— они плакали и не знали, что делать со своими слезами. Ну нельзя им было допустить такое количество евреев на один квадратный метр сцены
Олег Табаков
Именно реальные жизни и судьбы — с их еврейскими, русскими, советскими подробностями — были предметом внимания молодых студийцев. Именно их они предъявили официальным лицам, которые пришли принимать спектакль в январе 1958 года в ДК «Правда» на улице Правды.
Говорят, что роль Абрама Шварца была одной из лучших ролей Евгения Евстигнеева, чья актерская судьба вообще-то не бедна на выдающиеся работы. Он сыграл его от начала до конца всего два раза, на двух генеральных репетициях. Видевшие вспоминают, что невозможно представить себе ту актерскую дотошную достоверность, с которой этот молодой человек, выходец из рабочей нижегородской семьи, буквально влезал в шкуру старого местечкового торговца со всей его сентиментальностью, усталостью, невыносимостью, нежностью,— не говоря уж о том, чтобы все это повторить. Игорь Кваша, игравший Давида, в своих поздних воспоминаниях пишет, что до сих пор плачет, вспоминая финальный монолог Абрама в третьем акте. Актеры плачут легко, но, судя по воспоминаниям, плакали и партийные чиновницы, которых откомандировали на вторую генеральную репетицию, репетицию-сдачу. Но, скорее всего, они пришли с готовым решением — в логике концепции «советского народа» это была запрещенная пьеса, сыгранная запрещенным образом.
Вторым спектаклем студии, которым в результате открылся молодой «Современник», все же стала изначально запланированная пьеса Виктора Розова. Только спустя 30 лет, уже в своем собственном театре-студии, Олег Табаков, один из участников того спектакля, поставил новую «Матросскую тишину», возвращая долги своей собственной театральной юности.
Театр, которого не было
Есть спектакли, которые были задуманы и иногда даже полностью поставлены, но так и не показаны публике. Формально их не существует. Но в истории русского театра ХХ века они составляют внушительный раздел. Виной ли тому цензура или стихийное бедствие — иногда оказывается, что выдающиеся режиссеры, знаменитые актеры, композиторы, художники поработали «впустую». И теперь только по разрозненным архивным находкам можно судить о том, что же, собственно, пропало. В год театра Ольга Федянина и Сергей Конаев рассказывают о самых значительных таких потерях и их последствиях
- К.С. Станиславский, В.В. Лужский «Ганнеле» 1898
- Александр Санин «На дне» 1903
- Константин Станиславский «Шлюк и Яу»
Всеволод Мейерхольд «Смерть Тентажиля» 1905 - Николай Евреинов «Саломея» 1908
- Федор Лопухов «Величие мироздания» 1922
- Владимир Татаринов, Виктор Громов «Дон Кихот» 1927
- Вл.И. Немирович-Данченко, Н.Н. Литовцева, В.Я. Станицын «Бег» 1928
- Всеволода Мейерхольд «Самоубийца» 1932
- Всеволод Мейерхольд «Одна жизнь» 1936
- Касьян Голейзовский «Коппелия» 1941
- Соломон Михоэлс «Принц Реубейни» 1944
- Николай Акимов «Дракон» 1944
- Леонид Якобсон «Стрекоза» 1948
- Олег Ефремов «Матросская тишина» 1957
- Георгий Товстоногов «Римская комедия» 1964
- Петр Фоменко «Новая Мистерия-Буфф» 1967
- Юрий Любимов «Живой» 1968
- Юрий Григорович «Лебединое озеро» 1969
- Анатолий Эфрос «Турбаза» 1972