В прокат выходят «Братья Систерс» — первый американский фильм французского режиссера Жака Одьяра, получивший приз за режиссуру в Венеции. Снимая вестерн, Одьяр, в отличие от других режиссеров, реанимирующих героический жанр, работает скорее патологоанатомом, препарирующим труп
Фото: Парадиз
Фото: Парадиз
Фото: Парадиз
Фото: Парадиз
Фото: Парадиз
Слова «это его первый американский фильм» никто в наши дни не произносит с придыханием, обязательным на протяжении десятилетий. Не то чтобы европейские режиссеры не облизывались на голливудские мощности и актерские кадры. Смести Голливуд с лица земли — о чем мечтал в свою маоистскую пору Годар — никто сегодня не собирается. Просто иллюзий никто не строит, прекрасно понимая тщету надежды сохранить за океаном авторскую индивидуальность. Европеец в Голливуде обречен на работу в рамках голливудской — то есть национальной американской — мифологии. Послевоенное кино знает лишь двух режиссеров, вступивших в борьбу с этой мифологией на ее собственной территории: Роман Полански вернулся в Старый Свет на щите, Пол Верхувен — со щитом. Судя по «Братьям Систерс», у них появился преемник — Жак Одьяр, едва ли не лучший из современных старосветских режиссеров. Собрав коллекцию всех возможных в Европе призов — включая каннское золото за «Дипана» (2015),— он, что совершенно логично, перешел на новый геополитический уровень.
Фото: Парадиз
«Братья Систерс», вне зависимости от прочих своих достоинств,— это поступок, декларация режиссерской независимости. Одьяр начал американскую карьеру с вестерна, не просто сакрального голливудского жанра, но формулы национального мифа. Из исторических прецедентов вспоминается разве что Серджо Леоне с «Однажды на Диком Западе» (1968). Но Голливуд-1968 лежал в руинах, а революционный дух времени требовал от режиссеров погружения жанра в грязь и кровь реальной истории. Вестерны, в которых, скажем, индейцы представали не кровожадными тварями, а благородными жертвами империалистической экспансии, назвали «ревизионистскими». С тех пор аудит американской истории завершен, политкорректные акценты расставлены, Голливуд снова властелин мира, а штатным ревизионистом работает Тарантино. Впрочем, об Одьяре не скажешь, что он — в политическом смысле слова — ревизует жанр. Ни сексизм, ни расизм его абсолютно не беспокоят. Его вообще не тревожит исторический контекст, хотя действие и датировано 1851 годом калифорнийской золотой лихорадки.
Он не подмигивает зрителям, как братья Коэн, для которых вестерн — шикарное изобретение местечковых продюсеров. Не подвергает жанр лирической деконструкции, как Джармуш. Герои Одьяра не ступают тропой самурая и не ведают об Уильяме Блейке, а честно делают свое дело. Наемники — братья Эли (Джон Си Райли) и Чарли (Хоакин Феникс) Систерс — скачут по пятам жертвы от Орегона до Тихого океана. Встречные-поперечные пытаются, в свою очередь, прикончить их — не корысти ради, а ради славы людей, которые пристрелили «самих братьев Систерс». Уорк (Риз Ахмед), изобретатель реагента, позволяющего намывать золото в промышленных количествах,— мишень братьев — убегает от смерти. Проститутки, в душе которых странный клиент пробудил давно отброшенную за ненадобностью нежность, рыдают. Барышники мухлюют, железные старухи палят из берданок по непрошеным гостям.
Фото: Парадиз
Но что-то есть в этом фильме категорически подрывное по отношению к жанру, привкус смутного неудобства, неправильности. Когда Одьяр раза три щеголяет классическими композициями кадра — романтическая скачка в ночи или финал перестрелки, снятый в нижнем ракурсе,— это лишь усиливает ощущение порчи жанра, что ли.
И дело не в том, что сквозь ночь мчатся не рыцари, а душегубы. Не в том, что в начале по экрану проносится пылающая лошадь: явный — тем более что в едальне русских золотоискателей братьев угостят борщом — привет Тарковскому. И не в смачных характеристиках героев. Чарли, например, тошнотворный алкаш, которому является во сне, размахивая топором, папочка, некогда сыночком убитый. Моррис (Джейк Джилленхол), еще один преследователь Уорка, цитирует в дневнике Торо и искренне улыбается людям, что категорически не принято. А Уорку золото нужно для строительства фаланстера в Техасе — ячейки общества будущего без насилия и алчности.
Фото: Парадиз
Дело прежде всего в том, что ревизионисты — от Пекинпа и Леоне до Тарантино,— разоблачая «ложь» жанра, реабилитировали его мифологическую мощь. Что у родоначальников мифологии, что у ниспровергателей Дикий Запад оставался колыбелью современных Штатов. Да, у одних страна и нация рождались на фронтире в борьбе закона с произволом, цивилизации с варварством. У других — в истребительной войне алчности и расизма с гуманизмом. Разница невелика, если судить по результатам. Родилась великая страна? Родилась. А в каких родовых муках — неважно: так из крови «Банд Нью-Йорка» у Скорсезе произрастали небоскребы Манхэттена.
Дикий Запад «Братьев Систерс» не просто бессмыслен, но и бесплоден, как бесплодны любые усилия всех до одного участников действия. Револьверы — те, да, осечек не дают. Но вот судьба — сплошная цепь осечек. У Одьяра бывало, что лжецы становились героями в сочиненной ими самими жизни («Очень скромный герой», 1996), а последние — первыми, хотя жизнь давно этих инвалидов «списала на боевые» («Пророк», 2009; «Дипан»). Впервые режиссер окунул своих персонажей в героическую — несмотря на всю свою объективную мерзость — эпоху. И оказалось, что в жизни вообще нет места не то что подвигу, а даже сколько-нибудь масштабному злодейству. Слабость, в отличие от предыдущих фильмов Одьяра, утратила дар оборачиваться силой. О перемене участи можно только вяло мечтать. Возвращение в родной дом, венчавшее некогда великие вестерны Джона Форда, подозрительно напоминает даже не предсмертный, а посмертный бред. Пожалуй, никто еще не позволял себе обходиться с вестерном так, как Одьяр, не препарирующий жанр, а словно вскрывающий его труп. И то — нельзя десятилетиями подряд болтать о смерти вестерна, о которой притворно сокрушалась мировая общественность, и не накликать явление такого вот режиссера-патологоанатома.
В прокате с 29 ноября