В Инженерном корпусе Третьяковской галереи проходит выставка «Шедевры церковного искусства Болгарии». Иконы, рукописи, расшитые литургические пелены и драгоценная утварь, привезенные из главных болгарских собраний, принадлежат огромному временному отрезку: с эпохи Палеологовского ренессанса и до зрелого XIX века. Самые ранние из представленных образов — торжественный Вседержитель XIV столетия и четыре небольшие иконы («Рождество Богородицы», «Рождество Иоанна Предтечи», «Положение во гроб» и «Сорок мучеников») конца XIV — начала XV века из Национального исторического музея — демонстрируют по-разному преломляющиеся «столичные» влияния греческой живописи. Но основной блок экспонатов предлагает колоритную (и очень занятную при сопоставлении с отечественным сакральным искусством того же времени) историю борьбы за самобытность.

Иногда история эта во всех отношениях печальна. Увы, даже без исторических пояснений становится понятно, что османское завоевание Балкан стало в том числе и культурной трагедией. На смену утонченным иконописным композициям XIV века со временем приходят простодушие, наивная цветовая гамма, нарушенные пропорции и грубость рисунка. Художественный язык застывает: чеканный декор XVII и XVIII столетий вполне можно принять за работу двух-трехвековой давности. Ну и миросозерцание завоевателей тоже вольно или невольно перенимается в отдельных деталях — так, резьба царских врат времен примерно нашего Ивана Грозного неожиданно оказывается образчиком почти ближневосточного орнаментального начала.

Но подчас это казусы такой самобытности, которая возникает в результате очень неожиданных художественных воздействий. Такова дарохранительница XVII века в виде многоглавого храма — монументальная, издали опять же напоминающая образцы из давнего и благополучного прошлого. Но если приглядеться, то видно, что в ее мелких украшениях между литыми и чеканными изображениями святых мелькают полуголые сирены, невесть как заимствованные из европейских маньеристских орнаментов. Таковы и иные поздние иконы, в которых вплоть до XIX века проскальзывает чувство прекрасного, свойственное скорее барокко — только не мейнстримно-европейскому, а экзотическому, вроде латиноамериканского (например, нравоучительный образ с расцвеченным в почти анилиновые тона архангелом Михаилом, изымающим душу сребролюбца).

Более спокойный контрапункт этой сложной смеси художественных влияний предъявляют рукописи богослужебных книг с вполне знакомым для нашего контекста церковнославянским полууставом. Открывает их показ, впрочем, диковинное «Добрейшово Евангелие» XIII века, раскрытое на странице, где чудовища, сплетающиеся в инициал «И», снабжены примечанием «Се есть духы аспиды глухие затыкают уши».

Сергей Ходнев