Злободневность и метафоры в фильмах Роттердамского фестиваля

На фестивале в Роттердаме представлена огромная коллекция новейших фильмов со всего мира. Те из них, что попали на конкурс, обнаруживают тягу не только к социальной проблематике, но и к метафорам и жанровому элементу. Комментирует Андрей Плахов.

Американский «Пирсинг» режиссера Николаса Песке поставлен по прозе Рю Мураками — писателя, оставившего свой яркий след в истории Роттердамского фестиваля. В 2000 году, когда фестиваль почти целиком был посвящен новому японскому кино, шоковый восторг у публики вызвала «Кинопроба» Такаси Миикэ, обязанная сюжетом тому же автору. Смотря «Пирсинг», опытный зритель с самого начала догадается, что попытка молодого отца (Кристофер Эббот) изжить острое желание убить своего младенца кончится плохо. А встреча с выбранной в качестве жертвы девушкой по вызову (Миа Васиковска) обернется сеансом жесточайшего психоанализа для горе-убийцы. Прольются реки крови, а киноманы во время просмотра будут вспоминать Линча, Тарантино и «Основной инстинкт» (в качестве потенциального орудия убийства опять фигурирует нож для колки льда). Однако то, что у Линча и Миикэ выглядело зловеще, а у Тарантино смешно, Песке превращает в стильное, но какое-то уж слишком одиозное зрелище, одновременно любуясь причудами фрейдизма и садомазохизма — и насмехаясь над ними.

Малобюджетные инди-триллеры не редкость на таких фестивалях, как «Сандэнс» и «Роттердам»; новостью можно считать только то, что «Пирсинг» попал в конкурс, куда со всего мира выбрано всего восемь фильмов, и претендует на престижную «Тигровую награду». Обычно среди конкурсных лент преобладают социальные, но на сей раз даже в них заметно усилен жанровый элемент. Например, действие бразильской картины «Зной» (режиссер Марина Мелианде) разыгрывается невыносимо жарким летом перед Олимпийскими играми в Рио. Отцы города намерены подвергнуть его реновации и практически снести с лица земли вместе с обитателями. Ана, молодая женщина, оказывается во главе борьбы жильцов обреченного на снос дома. И тут фильм делает резкий крен в сторону жанра body horror: на теле героини появляется сыпь, и вскоре его пожирает неведомая кожная болезнь — очевидно, метафора разъедающей общество тотальной коррупции.

Еще одну, более изысканную метафору мы обнаруживаем в фильме «Жалость» Бабиса Макридиса. Это типичный образец нового греческого кино, и недаром сценарий написан режиссером вместе с Эфтимисом Филиппоу, из-под чьего пера вышли «Клык» и «Лобстер» Йоргоса Лантимоса, лидера «новых греков». Безымянный герой картины — юрист, более похожий на робота, чем на человека (в его роли — виртуозный комик Янис Дракопулос), автоматически выполняющий функции заботливого отца и мужа. Его жена лежит в коме после аварии, и этот период оказывается для героя самым счастливым: соседка приносит ему к завтраку свежеиспеченные тортики, все вокруг, вплоть до работника химчистки, выражают самое сердечное сочувствие. Ситуация необратимо меняется, как только жена выходит из коматозного состояния: окружающие перестают жалеть и лелеять героя. А он не способен жить собственными эмоциями ввиду их фатального отсутствия. Резко меняется и поведение героя, и жанр фильма, который превращается в кровавую драму. Этот гротеск, несомненно, образ современной Греции: сначала она вызывала сочувствие из-за своих экономических проблем, потом стала раздражать европейцев паразитической инфантильностью, а сама встала в агрессивную позу обиженного ребенка.

На фоне нервных жанровых телодвижений молодого авторского кино монументальной глыбой выглядит черная комедия «Насекомые» Яна Шванкмайера. В «предисловии» к картине 83-летний чешский режиссер говорит о том, что это, скорее всего, его последняя киноработа, что поставлена она по мотивам пьесы братьев Карела и Йозефа Чапеков «Из жизни насекомых». Появившись в 1922 году, пьеса, уподобившая людей насекомым, породила взрыв негодования. Спустя почти сто лет в интерпретации Шванкмайера она смотрится более чем актуально.

Действие фильма разыгрывается в любительском театре, где репетируется мизантропическая пьеса Чапеков, персонажи которой Навозный Жук, Куколка, Паразит и прочие представители племени насекомых. Они же, будучи актерами, воплощают не самые приятные свойства, присущие обеим биологическим популяциям, включая похотливость и обжорство вплоть до поедания друг друга. Жестокая кафкианская традиция сочетается в фильме с философией окрашенного тонким юмором чешского сюрреализма, последним представителем которой остается Шванкмайер.