"Пьянствую и занимаюсь барахольством"
Лозунг, написанный на этой берлинской стене ("Военных преступников убрать со всех постов!"), с полным основанием мог быть отнесен как к немецкой гражданской, так и к советской военной администрации
Лозунг, написанный на этой берлинской стене ("Военных преступников убрать со всех постов!"), с полным основанием мог быть отнесен как к немецкой гражданской, так и к советской военной администрации
60 лет назад, в конце 1946 года, военная прокуратура арестовала группу офицеров советской военной администрации в Германии, обвинявшихся в присвоении госимущества в особо крупных размерах. Несмотря на явные доказательства вины, ни один из них не был осужден. Странную только на первый взгляд историю восстановил обозреватель "Власти" Евгений Жирнов. При содействии издательства ВАГРИУС "ВЛАСТЬ" представляет серию исторических материалов
"Похитил в условиях военной обстановки"
7 декабря 1946 года министр внутренних дел СССР Сергей Круглов доложил Сталину о чрезвычайном происшествии, случившемся в столице: "В МВД СССР поступили данные о том, что в Москву приехал из гор. Тамбова демобилизованный из армии офицер и привез для спекуляции крупную партию мехов. Принятыми мерами 30 ноября с. г. неизвестный был в гор. Москве установлен и задержан. Он оказался Анохиным В. В., 1902 года рождения, уроженцем Курской области, членом ВКП(б), орденоносцем, офицером запаса, работающим начальником материального снабжения Тамбовского областного госпиталя.
При задержании у Анохина изъято 959 шкурок белки заграничной выделки. Обыском по месту жительства Анохина в гор. Тамбове было обнаружено и изъято 3 464 шкурки белки, 224 шкурки кролика, 5 шкурок соболя и 30 каракулевых и обезьяньих шкурок... На допросе Анохин показал, что меха он похитил в условиях военной обстановки в одном из магазинов гор. Берлина и намеревался продать их в гор. Москве".
Только из беличьих шкурок можно было сшить шесть барских шуб в дореволюционном стиле на весьма крупных и упитанных мужчин. Или не менее десятка для не страдающих субтильностью женщин. Особую ценность трофею Анохина придавала заграничная выделка мехов. И именно это вкупе с размерами партии переводило обычную по тому времени торговлю трофеями в разряд особо важных дел. Анохину не повезло и в другом. Если бы он оставался на действительной службе, максимум, что ему грозило — партийное взыскание. А в случае задержания в советской зоне оккупации Германии он наверняка отделался бы легким испугом.
Как рассказывал мне бывший помощник военного прокурора Берлинского гарнизона Владимир Шафир, летом 1945 года он расследовал случай с разграблением небольшого немецкого частного банка в районе аэродрома Темпельхофф. Банк находился под охраной советской комендатуры, и потому получить список похищенного не составило труда. Пропало самое ценное — два ящика с пятью сотнями золотых швейцарских часов. Больше всех расстраивался из-за пропажи комендант района.
"Комендант суетился,— вспоминал Шафир,— подсказывал нам все новые версии, называл имена подозреваемых. Мотивы такого поведения были не очень понятны, и у нас возникли подозрения. В разгар следствия мы узнаем, что наш "добровольный помощник" получил отпуск и выезжает в Союз. Это насторожило еще больше. Мы собрали о нем данные и установили факты разбазаривания и присвоения трофейного имущества. Проводить обыск в его квартире было бессмысленно: человек он был неглупый и наверняка надежно спрятал часы. Когда нам стал известен день его отлета — а улетал он с аэродрома в своем районе Темпельхофф,— мы поняли, что ценности в Берлине он не оставит и брать его надо в момент посадки в самолет. Организовали засаду на летном поле. Он подошел к самолету; солдаты комендатуры несли многочисленные чемоданы — все погрузили, но что-то нас остановило в этот момент. Интуиция подсказывала, что главного груза у него еще нет. Самолет запустил двигатели, получил команду на взлет, и вдруг из какого-то окопчика выскочил красноармеец с чемоданом, подбежал к открытой двери и протянул эту поклажу полковнику. В этот момент мы коменданта и взяли. В чемодане оказались золотые часы. Но развития дело не получило. Полковник до назначения комендантом был командиром боевого полка, всю войну на передовой, много раз награжден орденами, и командование решило не предавать его суду".
"Присваивал вещи и ценности арестованных"
Снабжение немцев было налажено гораздо лучше, чем снабжение советских солдат. Потому что их обеспечивали продуктами не только оккупационные войска, но и многие оккупанты лично
Снабжение немцев было налажено гораздо лучше, чем снабжение советских солдат. Потому что их обеспечивали продуктами не только оккупационные войска, но и многие оккупанты лично
Однако, как показывают архивные документы, офицеров оккупационных советских войск и советской военной администрации в Германии (СВАГ) не отдавали под суд за злоупотребления не только из-за былых военных заслуг. Если бы всех, кто нарушал правила сбора, хранения и использования трофеев, судили, войска и комендатуры в советской зоне оккупации могли остаться без комсостава.
К присвоению ценностей и продуктов младших офицеров подталкивало бедственное положение, в которое их поставили собственное командование и родная страна. За паек на одного человека, к примеру, из офицерской зарплаты высчитывали 570 марок, в то время как тот же набор продуктов для немцев стоил 60-70 марок. Так что капитанского жалованья хватало лишь на три пайка. И отцы многодетных семейств были вынуждены или голодать, или изыскивать пути самоснабжения продуктами. Самым невинным из них были челночные поездки в Польшу, где сало продавали гораздо дешевле, чем в Германии. Этим салом кормились, его продавали немцам или обменивали на другие продукты. А те, кому пропуск в Польшу оформить не удавалось, вынуждены были использовать в качестве валюты армейское имущество и трофейные ценности. Точнее, ту его часть, которую еще не приватизировало начальство.
Политработники и военная контрразведка МГБ постоянно доносили руководству СВАГ о подобных случаях. К примеру, в докладе о нездоровых настроениях личного состава, направленном в главный военный совет оккупационных войск в декабре 1946 года, приводились примеры зафиксированных разговоров: "Служишь, служишь,— жаловался товарищам рядовой Сокол,— и никто о тебе не заботится. Простыней нет, шинель порвана. А все требуют какого-то внешнего вида". Та же картина была и у офицеров: "Когда из Москвы отправляли в Германию,— говорила сослуживцам инженер-капитан Гурьянова,— то говорили, что мы будем иметь хорошее питание и обмундирование. Приехали сюда, ничего подобного нет, и нигде не добьешься правды, где можно получить обмундирование".
На воровстве попадались даже те, кому по должности было положено пресекать подобные злоупотребления других. Вот что рассказал в письме Сталину про начальника окружного отдела МГБ в Альтмарке майора Толстого его подчиненный младший лейтенант Максимов: "В мае месяце 1946 года оперативными работниками окружного отдела округа Альтмарк был обнаружен склад с сахаром одной выбывшей военной части, оставившей неизвестно по какой причине склад с сахаром количеством 36 тонн. Этот сахар по приказанию майора Толстого был перевезен ночью из района Гентин в гор. Стендаль. С этого времени майор Толстой стал распоряжаться этим сахаром, как личной собственностью".
Для военных трофейные склады были источником не только государственного, но и личного обогащения
Часть сахара — три тонны, как писал Максимов, была передана начальству, чтобы не возникло никаких претензий. Около десяти тонн было роздано сотрудникам за молчание. "Остальной сахар пошел на разные гешефты с немцами в пользу майора Толстого. Он специально 4 раза откомандировывал по всей оккупационной зоне Германии вольнонаемного репатриированного Надеждина Николая с той целью, чтобы Надеждин обменял сахар и мясо у немцев на разные тряпки, для майора Толстого. Расходуя, таким образом, еще и государственный бензин. Все выменянные вещи у немцев на сахар и мясо, майор Толстой отсылал в Советский Союз на место своего жительства гор. Харьков со своим ординарцем мл. серж. Мажариным, который у него служит лишь для этой цели, нигде не работает, в год по 3 раза ездит в Советский Союз в отпуск.
Затем майором Толстым было в 1946 году скрыто от государства подсобное хозяйство количеством 160 овец, около 30 коров и 4 свиньи и разной домашней птицы, об этом факте знает местная комендатура. Это подсобное хозяйство почти уничтожено, скот частью пошел на общий котел, а большая часть переделана на различные колбасные изделия, консервы и отосланы в Советский Союз в гор. Харьков своей теще и на разные гешефты в пользу майора Толстого, когда в столовой оперативный состав почти не видит жиров, так как майор Толстой на протяжении 5 месяцев отрывал жиры от основного пайка сотрудников, тем самым скопив 45 килограмм масла он отослал так же в гор. Харьков своей теще.
Этот коммунист не стесняется заходить в квартиры сотрудников не с целью побеседовать с женами, а наоборот, он ходит в квартиры для того, чтобы отобрать у сотрудников личные вещи в свою пользу и в пользу вновь прибывшего начальника подполковника Денисенко. Видя такие действия своего начальника, некоторые сотрудники вступили на этот же путь, в частности, ст. лейтенант Ракутин систематически присваивал вещи и ценности арестованных, этим самым нарушая революционную законность".
Майор явно брал не по чину. И потому после проверки, которая подтвердила факты злоупотреблений, его наказали. Отправили к новому месту службы в СССР.
"Дело прекращено за нецелесообразностью"
Для комендантов автомобиль был не только транспортным, но и платежным средством
Для комендантов автомобиль был не только транспортным, но и платежным средством
На этом фоне арест коменданта города Гюстров, о котором рассказывал бывший военный прокурор Шафир, выглядел вполне логичным. Полковник явно зарвался: "Он распоряжался городом, как маленький царек. Там находились большие трофейные склады, которыми он пользовался, как собственной кладовой. Прокурор армии полковник юстиции Николай Михайлович Котляр дал команду провести проверку по этим делам. Факты подтвердились, мы возбудили дело и произвели обыск на его квартире. Нашли большую сумму в новых оккупационных марках, много драгоценностей. Полковник был арестован".
При обыске были найдены и записи коменданта, где он аккуратно фиксировал, кому из начальства и что он передавал. Как вспоминал Шафир, в этом списке постоянно повторялось сокращение Ск. — этому Ск. давались то золотые кольца и браслеты, то машины, и часто мелькало одно и то же женское имя, обладательнице которого также перепадало немало ценностей. Полковник на допросах долго отпирался, но деваться ему было некуда — судя по записям, он передавал таинственному Ск. казенный сахарин и купил ему какую-то дачу. В конце концов комендант признался, что Ск.— это генерал-майор Скосырев, глава советской военной администрации провинции Мекленбург, его непосредственный начальник.
"Основную роль в этой истории,— рассказывал прокурор,— играла "подруга" генерала, которая в бытность его начальником политотдела гвардейской армии служила там буфетчицей Военного совета. О художествах этой дамы мы к тому времени были уже наслышаны. Офицеры СВА и коменданты городов называли ее "королевой Мекленбургской". Она и вела себя соответствующе. К примеру, немецкий портной по фамилии Шмидт сшил по ее заказу шикарную шубу из черно-бурых лисиц и попросил заплатить две тысячи марок. Это ее возмутило, она пожаловалась своему генералу, и Шмидт вместо денег получил тридцать суток ареста.
"Королева" и жила по-королевски. В советской зоне оккупации, как, собственно, и в других зонах, продуктов не хватало. А в распоряжение СВА перешло поместье и все угодья, принадлежавшие раньше графу Мекленбургскому. И там "королева" сохранила старые порядки. Женщины получали половинную оплату, нерадивых работников строго наказывали. А не учтенные нигде продукты рекой лились на стол генерала и отправлялись его высокопоставленным друзьям. Это был почти что коммунизм.
Многие высокопоставленные победители везли плоды своей победы из Германии в СССР едва ли не эшелонами
Многие высокопоставленные победители везли плоды своей победы из Германии в СССР едва ли не эшелонами
Она объезжала комендатуры, копалась в трофейных складах и забирала все мало-мальски ценное. Комендант Гюстрова попал к ней на крючок довольно тривиальным способом. Он в чем-то проштрафился и, чтобы не потерять должности, сделал ей подношение. Она стала требовать еще и еще. Комендант даже приобрел под Москвой дачу для ее генерала".
Чтобы отдать Скосырева под трибунал, требовалось собрать неопровержимые доказательства. Его задержанный адъютант дал показания о том, что по заданию генерала отвез в Москву и продал спекулянтам несколько десятков килограммов дефицитного сахарина и что на вырученные деньги покупал для генерала ценности. Начальник Военторга признался в прямой передаче генералу взяток. Но Скосырев тоже не все оставлял себе, и высокопоставленные покровители встали на его защиту. Так что арестовать его прокуроры не смогли.
"Мы собрали все полученные доказательства и направили главнокомандующему советскими оккупационными войсками маршалу Соколовскому вместе с представлением об отстранении генерала от должности и привлечении к ответственности. Ответа не было. Неожиданно мы узнали, что он снят с должности и тихо отправлен в СССР... В Главной военной прокуратуре начальник следственного отдела полковник Скоморохов ознакомился со всеми материалами и сказал, что "этого негодяя надо судить". Мне выписали постановление об обыске на даче Скосырева. Мое появление на даче для генерала было полной неожиданностью. Имущество мы описывали часов восемь. Поразили даже не драгоценности, а колоссальное количество одежды и обуви. Только мужских ботинок было несколько сотен пар. Наворованное мы вывезли на нескольких грузовиках на склад Министерства вооруженных сил, который находился в подвале гостиницы "Москва". Было составлено представление на имя военного министра маршала Булганина. Нужно заметить, что в это время в Германии под арестом ждали решения своей судьбы другие обвиняемые по делу. Представление ушло в январе 1947 года, и только в апреле пришла шифровка о том, что военный министр приказал вопрос разрешить не в уголовном, а в дисциплинарном порядке, а остальных обвиняемых предать суду. Получалось, что основной преступник остается на свободе, а те, у кого он вымогал взятки, будут сидеть. Я доложил прокурору войск в Германии, что без Скосырева предавать суду остальных просто немыслимо. Он долго колебался, но потом все же решил поддержать меня, и дело было прекращено за нецелесообразностью".
Собственно, ничего странного в таком решении не было. Ведь если бы осудили Скосырева, возник бы вопрос и о главах других провинций оккупационной зоны. Например, о начальнике СВА земли Бранденбург генерал-майоре Шарове. Его в 1947 году обвинили в присвоении трофейной серебряной посуды, незаконном вывозе в СССР легковой машины и отправке в Москву нескольких грузовиков с разным имуществом. Но Шаров отправку грузовиков отрицал, серебро быстро вернул, а машину, как оказалось, подарил заведующему отделом Ленинградского обкома ВКП(б). Так что в итоге отделался нравоучительной беседой с руководством СВАГ. И в свою очередь обвинял в мздоимстве подчиненных. К примеру, своего начальника политотдела полковника Филинова. Тот жаловался начальству: "Гв. генерал-майор Шаров предъявил мне обвинение в том, что я перестал работать и усиленно готовлюсь к отъезду в СССР, и в связи с этим якобы разъезжаю по комендатурам, пьянствую и занимаюсь барахольством. Одновременно тов. Шаров заявил, что я хожу по магазинам и также занимаюсь барахольством, оснащаюсь, чем возможно. И что я получил четыре машины мебели от бывшего начальника подсобного хозяйства капитана Павелина".
Высший командный состав проявлял истинно отеческую заботу о подчиненных. Так, военный министр Булганин и маршал Соколовский заботились, чтобы в тюрьму не садились даже те генералы, у которых трофейное имущество изымали грузовиками
"Бросить службу к шуту"
Злоупотребления в советской военной администрации имели широчайшие масштабы. Занятная история произошла в школе для советских детей в Берлине. Сыновья генерала Олехновича и железнодорожного директора-полковника Двигуна получили в годовом табеле по двойке и могли остаться на второй год. Но высокопоставленным родителям удалось найти общий язык с директором школы Мартыновым. В акте проверки говорилось: "За досрочное принятие зачетов от вышеуказанных лиц и перевода их в следующий класс генерал-майором Олехновичем была незаконно оформлена в собственность Мартынову автомашина, принадлежащая школе. Директор-полковник Двигун предоставил платформу для перевозки указанной машины в г. Пушкино... Кроме машины Мартынову было разрешено отправить несколько тонн груза в СССР".
После вывода из Германии жен и детей служащих советской группировки один из оставшихся писал домой: "Милая, обстановка наталкивает на нехорошую жизнь, т. е. на пьянку без просыпа... и измен будет черт знает сколько"
После вывода из Германии жен и детей служащих советской группировки один из оставшихся писал домой: "Милая, обстановка наталкивает на нехорошую жизнь, т. е. на пьянку без просыпа... и измен будет черт знает сколько"
Мартынов получил партийное взыскание и отправился к благоприобретенной собственности. Лишь редкие и особо зарвавшиеся оккупационные чиновники попадали под трибунал и приговаривались к заключению. Так, в 1947 году осудили начальника закупочной конторы Минвнешторга СССР в Хемнице Ефремова. Правда, по количеству добытой и складированной личной собственности он перещеголял даже генералов. У внешторговца обнаружили больше 1200 кг кожи, двадцать радиоприемников, около трех десятков фотоаппаратов, сотни отрезов, почти тысячу пар чулок и сотни женских ночных сорочек. Однако, судя по всему, он был обычным козлом отпущения, отданным под трибунал, чтобы успокоить высокое начальство в Москве.
Бороться с "барахольством" и разбазариванием решили по-военному просто. К погоне за тряпками подталкивают женщины, а тащат продукты для голодных детей. Нет этих людей — нет и проблемы. Вновь прибывавшим в 1947 году в Германию офицерам приказали оставить жен и детей в СССР. А затем руководство оккупационных войск и СВАГ распорядились вывезти всех детей в Союз и оставить у родственников. Тем, у кого родных не было или после войны не осталось, предложили сдать детей в интернаты. После чего цензорам МГБ оставалось только докладывать по команде о потоке писем недовольных офицеров.
"Милая,— писал жене в Пензу капитан Тараскин,— прошу тебя, пожалуйста, дай мне ответ, что делать, бросить ли службу к шуту или дальше служить. Как я стремился в армию и с каким удовольствием я отдавал свои силы службе, и вот такая обстановка наталкивает на нехорошую жизнь, т. е. на пьянку без просыпа, другого здесь развлечения нет. Ну к черту такая жизнь, будь она трижды проклята. Неужели те, кто думал о том, чтобы запретить ввоз семей, не подумал о том, что это разлагает семью, разбивает ее в конечном итоге. 50% тех, кто сейчас будет жить в Германии без семей, приедут в Россию, будут разводиться лишь только потому, что не все женщины одинаковы, и измен будет черт знает сколько".
Но водка и немки стоили недешево, и потому хищений меньше не становилось. К прежним проблемам добавился сифилис, с которым боролись чисто советским способом. Уклоняющихся от лечения солдат и офицеров задерживали и сажали в камеры при комендатурах, где держали до отправки под конвоем в госпиталь вместе со здоровыми арестованными. Причем, как писали последние в жалобах, кружка для питья в камере была одной-единственной.