Похоже, никаких особенных guilty pleasures у меня толком и не осталось. С одной стороны, удовольствий как таковых вообще становится сильно меньше, чтоб их еще и дополнительно сортировать, а с другой — что, собственно, теперь считать стыдными радостями? Спорадическое прослушивание отдельных композиций раннего русского рока по достижении определенной отметки промилле? Во-первых, не назвал бы я это таким уж удовольствием, во-вторых, тут речь скорее о том, что Зощенко называл неверными условными рефлексами,— стандартное наследие перестроечного отрочества. Но главное — само понятие вроде бы неуклонно теряет актуальность.
Взять текущую экранизацию «Санта-Барбары», которую исландский художник Рагнар Кьяртанссон прямо сейчас делает для «ГЭС-2»,— данный стосерийный перформанс как раз хорошо иллюстрирует перемену отношения к условным guilty pleasures (нетрудно предположить, что «Санта-Барбару» все причастные к данному арт-проекту считают чем-то подобным, ну уж Кьяртанссон-то точно).
Вы легко и справедливо возразите — можно подумать, что раньше такого не было.
Разумеется, еще как было — и все мыслимые индульгенции поп-искусству давно выданы в прошлом веке что Ханной Арендт, что Сьюзен Зонтаг, что, наконец, Андреем Андреевичем Вознесенским, справедливо отмечавшим, что «в пошлятине и дешевизне есть боль, оплаченная жизнью». Наконец, уже в новом тысячелетии само обрушение принципа «высокое—низкое» в угоду нивелирующим экономическим мотивам вполне исчерпывающе обрисовал Джон Сибрук в книжке «Nobrow».
Мне вспоминаются разве что некоторые нюансы.
Вторая половина девяностых и частично начало нулевых прошла здесь под знаком пристального внимания к трэш-культуре в самом широком смысле. Это было время реабилитации (пополам с реинкарнацией) разнообразных невысоких жанров — хоррор-фильмы, тотальный easy listening, социалистическая эстрада, кажущийся эзотерическим блатняк, гитарный стиль surf и так далее.
Волна была достаточно аргументированной для того, чтобы, к примеру, французский режиссер Жан Роллен на некоторое время показался ярче французского режиссера Жана Ренуара, а любая лаунж-нотка из эротической итальянской комедии стала во всяком случае моднее, чем сколь угодно изысканный авант-рок. И сам я в те годы был ровно на этой волне — читал «Цемент» Федора Гладкова, предпочитал Аркадия Северного Джону Колтрейну и моей настольной книгой была энциклопедия Майкла Уэлдона под названием «The Psychotronic Encyclopedia Of Film», имевшая подзаголовок: «Более 3000 самых диких фильмов, когда-либо снятых человеком». С «Цементом» я, пожалуй, погорячился, но глобально — я не жалею о том векторе на понижение.
Вроде бы сейчас с этой «Санта-Барбарой» происходит то же самое.
То, да не то.
Если верить современной теории, нынешняя культурная ситуация развивается по принципам метамодерна, который в свою очередь являет собой некую осциллятивную смычку модерна с постмодерном, но с претензией на повышенную чувствительность и бережную искренность, в рамках которой любой тревожный внешний раздражитель работает в конечном итоге на принятие себя (отсюда такая востребованность терминов поп-психологии в описании культурных феноменов).
Грубо говоря, если модерн — это «полюбите нас черненькими», тогда постмодерн — это полюбите нас хитренькими, ну а метамодерн, соответственно,— полюбите нас тепленькими. Или, как пишут теперь в описаниях иных арт-проектов в графе «цели и задачи»,— «помечтать и подурачиться».
В этом смысле вышедший в этом году титанический, без шуток, труд, посвященный инклюзивному подходу к постсоветской поп-музыке, носит довольно характерное название — «Не надо стесняться». Нынешний интерес к «Санта-Барбаре» и поп-ужасам девяностых действительно напоминает движение «Долой стыд» с его правом на голый проезд в общественном транспорте, тогда как предыдущий трэш-бум был скорее про точечную культивацию бесстыдства в рамках селективных оргий. Подзаголовок книги предупреждает, что описанные в ней 169 поп-хитов знает почти каждый житель России, хотя и не всегда по своей воле. Иными словами, слушатель изначально приводится в позицию пациента — «не по своей воле». Это принципиальное отличие от искателей культурных трэш-приключений в девяностые — тогда разнообразный идиотизм служил скорее аналогом подарка для самого слабого. Каждый выискивал его себе сам, дабы избежать совпадений с ближним. В то время как эпическая переделка «Санта-Барбары» и «Не надо стесняться» настаивают как раз на масштабе и унификации: якобы все слушали «Кар-Мэн» или даже группу «Ван-Моо», параллельно не отводя глаз от соответствующего американского мыла. Во-первых, их никто не слушал. А во-вторых, если кто и слушал — с какой стати это так уж поощрять?
Зачем в девяностые молились на трэш-культуру, я примерно могу пояснить. Цель была очень простой: поехать мозгами как можно дальше и как раз от себя-то и отказаться. Если нынешнее приятие «Санта-Барбары» — это вещь скорее психотерапевтическая, то в девяностые годы пристрастие к культуре по типу incredibly strange было фактом конкретной психиатрии. Стесняться как раз было надо — чтоб на фоне этого стеснения вымораживать холодные узоры собственного ошаления. То был безмерно комический, но все же вызов, сигнал обособленности (тогда вообще было в контркультурной моде понятие обособленного человека) и определенная проверка на прочность. Ключевое слово для трэш-культуры — эксплуатация. Это касалось в том числе и собственного рассудка. Да, массово напечатанный в те годы Сорокин заметил, что всякий сколь угодно субверсивный текст — всего лишь буковки на бумаге, но он не уточнил, что от этих якобы бессмысленных буковок можно-таки сойти с ума.
Чем больше я говорю, тем скорее убеждаюсь в том, что речь моя уверенно движется к тезисам Табакова-Щербука из известной киноленты Михалкова Н. С. — так недолго и сообщить, что чумазый играть может, и начать интересоваться, где, собственно, наша белая музыкальная кость. Во избежание этого я отмечу, что вообще-то цитировать на исходе 2021 года «Неоконченную пьесу для механического пианино» — вот уж занятие действительно стыдное. Однако ж какое-никакое удовольствие.