Ушел из жизни выдающийся российский скульптор Эрнст Неизвестный. Он был большим другом журнала "Огонек": нам скульптор дал первое большое интервью в 1990-е годы, выдержки из которого мы теперь публикуем
«Я чувствую, как памятник ворочается в тебе»,— написал о Неизвестном Андрей Вознесенский
Фото: Николай Степаненков / фотоархив журнала "Огонек"
О диссидентской культуре
Культура не колбаса, которую можно взять и разрезать на два куска. Культуру, представителем которой меня всегда считали, я бы условно назвал катакомбной. Не в смысле диссидентской. Я никогда не считал себя диссидентом. В том смысле, что у меня никогда не было никаких предложений по переделке советской власти. Политических задач мы перед собой не ставили. А разделение на советскую и антисоветскую культуру шло не на мировоззренческом уровне, а на уровне таланта. Все советское искусство, на мой взгляд, было бездарно.
О нескромности
Советскому художнику полагалось быть скромным. В нашей стране можно было скромно иметь дачу, скромно иметь машину, скромно развратничать, скромно распоряжаться чужими судьбами и жизнями. Нескромной только считалась любая духовная деятельность. Все судилища сосредотачивались на моей нескромности. Судили меня люди полностью обеспеченные, невероятно ангажированные. Они судили меня, безнадежного, бездомного, работающего с утра до ночи, никому не навязывающего свои воззрений. На одном судилище выступил наш парторг — он был моим соучеником: "Неизвестного всегда отличала нескромность. Когда мы были студентами, нам зададут композицию: все принесут по одной, а он — десять!" Вы думаете, кто-то расхохотался? Зал зарычал от негодования: "Ему больше всех нужно!" Это не яркий цинизм Макиавелли, это цинизм плотно откормленных мужчин из Министерства культуры, которые идут из кабинета в буфет, из буфета в сортир и выходят, покрякивая: "Материально живем, материально!" Это можно, это скромно, это не цинично. Но не циничное отношение к своему творчеству — в их представлении — верх нескромности.
Об эмиграции из СССР
Советские функционеры все пытались выяснить, почему я уезжаю. "У вас же все есть: заказы, слава". "Да,— отвечал я,— слава есть. Но мне душно, я погибаю здесь как художник". Они никак не могли этого понять, не верили. В конце концов я им соврал, что у меня деньги в швейцарском банке. Сразу перестали меня насиловать. Если глобально, то я ни секунды не жалел, что жизнь сложилась так. На собственной шкуре ощутил смысл поговорки: "Не было счастья, да несчастье помогло". Эмиграция, может быть, самое замечательное событие в моей жизни.
Об одиночестве
Мне никогда не бывает скучно с самим собой. Люблю одиночество. Если меня достает окружающая действительность, я запираюсь в своей мастерской и начинаю работать. Мне гораздо скучнее с людьми, нежели одному. Я в принципе несоциальный человек. В Америке это, кстати, сильно затрудняет деланье карьеры. Потому что любая карьера там, даже самая чистая, делается в социальном окружении. Но мне удалось приучить публику к тому, что я таков, каков есть, и переделывать себя вовсе не собираюсь. Они погоревали и привыкли. Приняли меня за эдакого чудака.
О России
Россия — страна с огромным материальным и интеллектуальным потенциалом. Она не может сгинуть бесследно, как "Титаник". Россия обречена быть великой. Я в этом убежден. Меня тревожит другое: все известные крупные общественные явления опирались на миф. На объединяющий миф. Но лозунг "переход к рынку" не может стать таким объединяющим мифом. Как не может быть мифом лозунг "мойте руки перед едой". Рыночные отношения — нормальный способ существования всех нормальных государств. Но "нормальная жизнь" опять-таки не может стать мифом. А в России без мифологии не сплотить людей. Откуда он появится, этот миф, когда? Этого я не знаю.
В нашей стране можно было скромно развратничать, скромно распоряжаться чужими судьбами и жизнями. Нескромной только считалась любая духовная деятельность
Фото: архив журнала "Огонек"