За многие века русского самодержавия накопилось немало историй о том, как именно первое лицо государства в ручном режиме управляло всем и вся в стране. Некоторые из них мы представляем вашему вниманию.
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
Фото: Росинформ
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
Фото: Росинформ
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
"Очаровал приглашенного им к столу побитого хозяина"
Подле Гапсаля (ныне Хаапсалу в Эстонии.— "История") имела место одна очень характерная собственноручная расправа Петра Великого.
22 июня 1715 г. прибыл Петр I на галерах в Гапсаль и, осмотрев город, чрез Линден и Падис направился в Ревель. По пути объявил он дворянину Рамму, что будет обедать у него; дворянин ответил, что не желает этого посещения, но государь тем не менее прибыл к нему, собственноручно наказал его своею тростью и очень вкусно пообедал.
За едой и питьем царь очаровал приглашенного им к столу побитого хозяина, очаровал настолько, что при прощании Рамм просил подарить ему бившую его царскую трость.
Говорят, что вещественный документ этот и по сегодня хранится у потомков Рамма.
Петр Великий, как покровитель наук и искусств, ежегодно отправлял заграницу несколько молодых людей для изучения той или другой науки, того или другого искусства.
Был в том числе послан заграницу художник Никитин. Возвратившемуся в Россию Никитину приходилось весьма жутко вследствие непонимания покупателями его картин. Когда об этом узнал Петр I, он явился на квартиру художника и предложил ему на другой день явиться во дворец с картинами.
Никитин явился и увидел во дворце много собравшейся знати. Государь показал им картины художника. Две-три из них сейчас же были куплены за ничтожную сумму. Тогда Петр I объявил, что остальные картины продает с аукциона. Одна была куплена за двести рублей, другая за триста, дороже 400 не продали ни одной картины. Государь сказал:
— Ну эту картину (последнюю) купит тот, кто меня больше любит.
— Даю пятьсот, — крикнул Меншиков.
— 800,— крикнул Головин.
— Тысячу! — возразил Апраксин.
— Две,— перебивал Меншиков.
— Две тысячи! — заорал царский шут Балакирев, присутствовавший на этом аукционе.
— Три тысячи! — закричал дородный Крюков, подрядчик, прорывавший канал в Санкт-Петербурге.
Государь дал знак об окончании аукциона. Картина осталась за Крюковым. Государь подошел к нему, поцеловал его в лоб и сказал, что канал будет называться его именем.
"Тотчас же уничтожила манифест"
В 1757 году императрица Елизавета Петровна, побуждаемая австрийским двором, решилась объявить войну королю прусскому Фридриху II и приказала канцлеру графу А. П. Бестужеву-Рюмину составить по этому поводу манифест. Когда последний был готов и канцлер поднес его императрице, она взяла перо и, подписав первую букву своего имени Е, остановилась и о чем-то заговорила. В это время прилетевшая муха села на бумагу и, ползая по чернилам, испортила написанную букву. Императрица сочла это худым предзнаменованием и тотчас же уничтожила манифест. Канцлеру стоило немало хлопот уговорить государыню, и то через несколько недель, подписать новое объявление войны.
"Подарок заключался в кошельке"
Один из губернаторов обогащался противозаконными средствами. Узнав об этом и уважая его лета и долговременную службу, императрица Екатерина II отправила к нему курьера, приказав последнему явиться к губернатору в день его именин, во время обеда, и вручить от государыни довольно объемистый пакет. Губернатор сидел за столом со множеством гостей, когда ему доложили о прибытии курьера. С гордым и самодовольным видом распечатывая подаренный ему пакет, он в восторге сказал:
— Ах! Какая милость — подарок от императрицы. Она изволила вспомнить день моих именин!
Гости собирались уже поздравить именинника, но радость его внезапно превратилась в крайнее смущение, когда он увидел, что подарок заключался в кошельке длиною более аршина.
"И я на него плюю"
Пользуясь добротой императора Александра Павловича, многие выпрашивали у него усыновление своих детей, не от брака происходящих. С подобною просьбою кто-то попробовал обратиться и к Николаю Павловичу в первое время его царствования. Но последовал собственноручный отказ:
— Беззаконного не могу сделать законным.
После чего усыновление прекратилось.
В петербургском кабаке, подгуляв почти до положения риз, один из меньшей братии, Иван Петров, сквернословил до такого безобразия, что и привычное ухо целовальника не могло вынести. Целовальник, желая унять расходившегося буяна, указал на царский бюст:
— Перестань сквернословить, хоть бы ради лика государева.
Но ошалелый Иван Петров спотыкающимся языком ответил:
— А что мне твой лик, я плюю на него! — повалился и тут же захрапел. Но очнулся он уже в кутузке Рождественской части. Обер-полицеймейстер Кокошкин при утреннем рапорте государю подал об этом случае записку, объяснив тут же и определяемое законом наказание за такую вину.
Николай Павлович улыбнулся и написал на записке: "Объявить Ивану Петрову, что и я на него плюю, и отпустить". Когда Ивану Петрову объявили об этом и отпустили из-под ареста, он затосковал, почти помешался, запил, да так и сгинул.
Прогуливаясь по Невскому проспекту, император Николай Павлович встречает раз студента, одетого не по форме, возвращавшегося, как впоследствии оказалось, домой с приятельской попойки: шинель накинута была у него на плечи, шляпа ухарски надвинута на затылок, и т. п. неряшливости были заметны в нем.
Государь остановил его и спросил:
— На кого ты похож?
Студент смутился, растерялся, всхлипнул и робко произнес в ответ:
— На маменьку...
После чего был отпущен рассмеявшимся государем.