Председатель правительства России Владимир Путин два дня провел в Давосе на мировом экономическом форуме, где поразил воображение его участников и журналистов своей необыкновенно либеральной речью. Специальный корреспондент "Ъ" АНДРЕЙ Ъ-КОЛЕСНИКОВ, который эти два дня тоже провел в Давосе, пришел к выводам, неутешительным для испытавших накануне восторг участников форума.
Экономический форум в Давосе открывал его бессменный президент Клаус Шваб. Господин Шваб начал его ровно в 18.30. На швейцарцев это было похоже, а на Владимира Путина, который в 18.30 тоже сидел на сцене,— нет. Тем более что было известно, что вылетел он из Москвы гораздо позже, чем планировал.
По словам одного из пассажиров этого рейса, в самолет-то все сели вовремя, понимая, что швейцарцев, помешанных на том, чтобы все, что они делают, не отставало и не забегало вперед ни на секунду, подводить не надо бы. Но, конечно, перед самым вылетом за пределы полосы во Внуково выкатился самолет, и полосу закрыли. Швейцарцам повезло, что самолет был частным и в общем небольшим, и ждать, пока все приберут, пришлось не очень долго. Работники аэропорта, например, рассказывали, что намедни так же выкатился за пределы полосы Ту-154, так его вытаскивали из грязи 15 часов.
И все-таки господин Путин успел в Давос и теперь сидел на сцене и слушал господина Шваба, который, несмотря на его величественный стариковский вид, горячился по-детски. Впрочем, вряд ли форум когда-нибудь в своей истории обсуждал что-нибудь настолько стоящее (во всех смыслах этого слова).
— Сегодня мы сталкиваемся с рождением новой эпохи,— говорил господин Шваб с трибуны.— Это сигнал нашему образу мышления... Люди (то есть весь тот планктон, который шевелится у подножия Волшебной горы, где проходит этот форум.— А. К.) называют этот кризис самым великим в истории. Мы в Давосе не хотим этого слышать!
Поднял глаза, а я думал, что он заткнет уши.
Он хотел видеть только то, что временем закрыто. Он хотел, похоже, сделать вид, что по крайней мере участники этого форума находятся хотя бы мысленно там, где этого кризиса нет, а есть только его последствия, которые и надо не то что преодолеть, а просто подчистить.
В общем, Клаус Шваб старался задать очень высокую планку этому обсуждению, и я видел, что он время от времени посматривает на Владимира Путина — видимо, именно в этом смысле. Причем настолько высокую, что с подножия горы ее уже совершенно не было видно.
— Нам надо,— говорил господин Шваб,— только оглянуться назад и увидеть неудачи системы и понять, что мы все несем ответственность за признание рисков совершенно разбалансированного мира и что эгоизм не может заменить разумное конкурентное вознаграждение... хотя прибыль (тут он даже слегка поклонился этому богу людей, собравшихся в зале.— А. К.) — это основная движущая сила бизнеса.
Он выразил надежду на то, что Давос сможет подействовать на мир как "подлинный санаторий". Многие из сидевших в зале были исполнены в этот момент такой сакральной озабоченности, как будто и правда почувствовали себя докторами высшей квалификации в палате безнадежно больных, которые приехали в этот санаторий не лечиться, а умирать, и, конечно, по крайней мере подозревают об этом.
Президент Швейцарской Конфедерации Ханс-Рудольф Мерц, который в этом смысле по крайней мере внешне не отличался от других докторов, к богу бизнеса, о котором с таким благоговением говорил господин Шваб, отнесся, впрочем, на первый взгляд без должного уважения. Он вышел к микрофону, поколебав мою уверенность в том, что Владимир Путин и в самом деле скажет именно вступительное слово (о том, что ему оказана такая честь, было слишком много сказано перед началом форума). Собственно, уже два человека до него это делали.
— Традиционные нормы поведения были принесены в жертву прибыли,— сказал президент Швейцарии.— Рост должен строиться на рыночных ценностях.
Наверное, ему тяжело дались эти слова. Но он и дальше был откровенен:
— Глобальным игрокам надо принять новую систему надзора и регулирования. Конечно, это легче сказать, чем сделать... Но это необходимо... Надо снять ощущение остаточного кризиса этой катастрофы...
Таким образом, президент Швейцарии говорил о кризисе вообще уже в прошедшем времени. Судя по всему, он его и в настоящем не заметил.
Клаус Шваб наконец представил Владимира Путина, и стало понятно, что чести произнести вступительную речь его никто не собирался лишать:
— Премьер-министр Владимир Путин — наш первый оратор. Вы в первых рядах борьбы с экономическим кризисом! Ни один современный вопрос, начиная с терроризма и заканчивая проблемами климата, не может быть решен без участия России.
Впрочем, Клаус Шваб, начав неожиданно за здравие, закончил презентацию нашей страны так же неожиданно за упокой:
— Россия была и остается вызовом мировому сообществу! Чтобы решить эту проблему, мир должен много инвестировать в Россию... Некоторые опасаются, что ее политика и дальше будет носить конфронтационный характер. Давайте же послушаем Владимира Путина!
Премьер-министр, который до этого сидел в кресле на сцене демонстративно расслабленно, быстро встал и рванулся к трибуне. Он поблагодарил Клауса Шваба за добрые слова (потом, правда, стали говорить, что это переводчик выдал желаемое за действительное, когда сообщил о том, что Россия — вызов для всего мира. Но и господин Шваб не отказывался от своих слов).
Перейдя к делу, господин Путин проанализировал причины кризиса, притом что господин Шваб предложил не зацикливаться на этом. Владимир Путин мог и не говорить ничего такого. Но тогда у него не было бы повода сказать:
— Практически любое выступление на тему кризиса начинается с упреков в адрес США. Я не буду этого делать.
И господин Путин продолжил:
— Напомню лишь, что всего год назад с этой трибуны звучали слова американских представителей о фундаментальной устойчивости и безоблачных перспективах экономики США. Сегодня же гордость Уолл-стрит — инвестиционные банки практически перестали существовать. За год им пришлось признать потери, превосходящие их прибыли за последнюю четверть века. Только один этот пример лучше всякой критики отражает реальное положение дел.
Начало речи мало чем отличалось от концептуальной мюнхенской речи двухлетней давности. В этом смысле Владимир Путин был абсолютно последователен. Он говорил тогда в основном о том, что у однополярного мира нет никаких перспектив, но говорил это так, что даже у людей, которые сидели не в зале заседания, а в пресс-баре, как мы, мурашки бегали по коже.
Теперь господин Путин был безразличен и даже холоден к собственным выводам, что, по идее, должно было бы еще больнее ранить американцев, которых много было в конгресс-холле форума. Он констатировал то, что раньше яростно доказывал, и в этом смысле пошел дальше своей мюнхенской речи.
— Серьезный сбой,— продолжил Владимир Путин,— дала сама система глобального экономического роста, в которой один региональный центр бесконечно печатает деньги и потребляет блага, а другой производит недорогие товары и сберегает напечатанные другими государствами деньги (очевидно, он имел в виду Россию и Китай, вместе взятые.— А. К.).
Этот Владимир Путин всем был хорошо известен. Он говорил то, чего от него ожидали, хотя все, наверное, понимали, что это — только начало (не предвещающее, конечно, ничего, как всегда, хорошего). Даже люди, сидевшие на сцене, переглядывались с удручающе понимающими усмешками.
Но оказалось, что это было не начало, а конец. Ничего подобного больше господин Путин за все следующие полчаса так и не сказал. Все, что он произнес после этого, поставило аудиторию в тупик. Заметив, что "пирамида ожиданий" рухнула, господин Путин перешел к тому, что "нельзя позволить себе скатиться к изоляционизму и безудержному эгоизму".
Он понимал, наверное, что его позиция, мягко говоря, уязвима. В конце концов, правительство принимало и принимает меры, которые являются стопроцентно изоляционистскими. Недавно в Германии господин Путин даже, можно сказать, извинялся перед госпожой Меркель за то, что немецкие автомобили и комбайны после повышения ввозных пошлин вряд ли будут покупать в России, и утешал ее тем, что это повышение зато не касается немецких комплектующих.
Наверное, поэтому он оговорился:
— И даже если в условиях кризиса определенное усиление протекционизма окажется неизбежным, то здесь всем нам нужно знать чувство меры.
То есть он считает, что по крайней мере ему оно пока не изменило.
— Вторая возможная ошибка,— заявил премьер,— это чрезмерное вмешательство в экономическую жизнь. Слепая вера во всемогущество государства... В Советском Союзе в прошлом веке роль государства была доведена до абсолюта, что в конце концов привело к тотальной неконкурентоспособности экономики. Этот урок нам дорого обошелся.
Такого от премьера, уверен, не ожидал услышать никто. ("Что,— с торжеством сказал мне один из членов российской делегации через несколько минут после речи господина Путина,— ждали еще одного Мюнхена?! Не дождались!..")
А уж когда Владимир Путин заговорил про то, что в последние несколько месяцев "происходит размывание духа предпринимательства, который надо беречь и не давать бизнесменам возможности перекладывать ответственность за их решения на государство", я подумал, что в подготовке речи принял посильное участие на правах консультанта бывший советник Владимира Путина Андрей Илларионов.
Потом премьер произнес, что "бизнесу необходимо списание безнадежных долгов" и "плохих" активов (замминистра экономического развития России Станислав Воскресенский позже, уже ночью, подробно объяснял, что имел в виду премьер. Речь идет не о прощении банкам долгов и не о том, что они, в свою очередь, простят безнадежных клиентов с выданными им кредитами, а о том, что возможно "разделение проблемных банков на две части: одну, с "плохими" активами, которые будут реструктурированы и станут управляться новой командой менеджеров, и на другую, "здоровую" часть").
— Уклониться от расчистки балансов — значит законсервировать и затягивать кризис,— продолжил премьер.
Он добавил, что "в основу реформы стандартов аудита, бухгалтерской отчетности, системы рейтингов должно быть положено возвращение к понятию фундаментальной стоимости активов".
— Как этого добиться,— продолжил он,— вопрос. Давайте вместе подумаем.
То есть премьер еще и советовался с аудиторией. Да, это был Путин, которого мир еще не видел. Казалось, премьер удивляется и сам себе. Он признался, что "кризис затронул и Россию самым серьезным образом", хотя дал понять, что результатом, хочет этого кто-нибудь или нет, "будет качественное обновление России за ближайшие 10-12 лет" (срок назван настолько точно, что заставляет задуматься, доверит Владимир Путин кому-нибудь, кроме него самого, за такое время сделать это: в конце концов, обещание дал лично он).
Под конец премьер предложил сокращать военные расходы, и с этого момента я думал об одном: неужели с прежним Путиным, который за то время, что был президентом, эти расходы только наращивал, и очень успешно, покончено раз и навсегда.
Конечно, этот Путин был приятней во всех отношениях, зато тот Путин был как-то ближе и понятней — по крайней мере своему народу. Он призвал мир к взаимному доверию и солидарности и сел на место. Хорошо, участники форума все это время сидели.
Вопросы, которые ему задавали, были вялыми. Ответы — тоже, потому что большего, чем Владимир Путин сказал в своей речи, он сказать уже не мог. Первый вице-премьер Игорь Шувалов, помощник президента Аркадий Дворкович, замминистра экономического развития Станислав Воскресенский, активно комментировавшие эту речь в российском пресс-центре,— тоже.
На выходе из конгресс-центра сразу после выступления Владимира Путина были замечены несколько российских бизнесменов. Глава ЛУКОЙЛа Вагит Алекперов не сдержался:
— Самое главное — было подчеркнуто, что государство не должно увлекаться активной ролью в управлении экономикой!
А Виктор Вексельберг, основной владелец группы "Ренова", высказался следующим образом:
— Владимир Путин не уверен, что вмешательство государства в частную экономику — это правильно для долгосрочной перспективы. Мы хотим надеяться, что в скором будущем государство выйдет из участия в капиталах компаний, в которые собирается войти (видимо, компания господина Вексельберга намерена испытать процесс входа-выхода в нее и из нее государства по полной программе.— А. К.). К тому же госуправление, как сказал Путин, не так эффективно, как частное. Это радует.
Что так обрадовало господина Вексельберга — то, что Владимир Путин это сказал или что госуправление не так эффективно,— так и осталось загадкой, которую, впрочем, не было никакой нужды разгадывать. Главное, что господин Вексельберг, как и господин Алекперов, испытывали, очевидно, воодушевление от того нового, или даже новейшего, Владимира Путина, которого они только что увидели и услышали.
Иностранные бизнесмены тоже были в приподнятом настроении. Джордж Мьюлар, глава одного из подразделений компании "Сосьете Женераль", взволнованно сказал:
— Да, Путин говорил быстро, переводчику трудно было за ним угнаться, но то, что он сказал, это впечатляюще! Он не говорил на том деревянном языке, на котором говорит большинство европейских политиков. Путин нас вдохновил! Он призвал к объединению и доверию — для Европы это очень хороший знак!
Первым человеком, чей оптимизм был более осторожным, чем всех остальных, оказался глава АФК "Система" Владимир Евтушенков. Уже на следующий день он сказал, что со времени основания Давосского форума не слышал, чтобы здесь, например, заключались какие-нибудь контракты.
— Идет обычный треп,— пожал он плечами...— Главное, что касается речи Владимира Путина: мир позитивно оценил факт этой речи. А отдельные слова, отдельные месседжи вы даже не рассматривайте.
Вторым человеком, который высказался на эту тему уже исчерпывающе, стал сам Владимир Путин.
Вчера утром он отвечал на вопросы бизнесменов, приехавших на форум. Сначала его спросили, каким он хотел бы видеть имидж России в глазах западного мира. Премьер раздраженно произнес, что отвечает на этот вопрос уже множество раз и что России не нужна, как он уже накануне говорил, чья-то помощь, как людям с ограниченными возможностями, и что "Россия не претендует на какой-нибудь эксклюзив".
— Мы хотим, чтобы нас принимали без изъятий и исключений,— говорил он и смотрел на человека, который его об этом спрашивал так, как смотрел на людей, задававших такой вопрос последние девять лет.
Это был тот самый Владимир Путин, к которому мы все привыкли, как к родному.
— Вы лучше задумайтесь,— продолжал этот Владимир Путин,— каким должен быть имидж вашей страны в России! Не надо нас задирать! Не нужно думать, что у вас все хорошо!
Еще через несколько минут он припоминал американцам поправку Джексона--Вэника, которую они никак не отменят. Еще через несколько минут я слышал:
— Не надо нам пудрить мозги!..
Это было все еще в Давосе. Но он уже вернулся.
— Вы сказали вчера,— спросил его один журналист,— что государство не должно вмешиваться в частную экономику и что не должно быть ощущения, что государство всемогуще. Но именно вы сделали много, чтобы воспитать в людях это ощущение. Вы передумали?
И Владимир Путин подробно, без всякого раздражения пояснил, что он имел в виду. Он сказал, что есть сферы экономики, которые без прямого, эффективного влияния государства не могут развиваться — например, самолетостроение, атомная промышленность.
— Да, мы восстановили влияние государства в "Газпроме", с 38 до 51%,— продолжил он.— Но что в этом удивительного?! Единственное, что было необычного и что не нравилось нашим партнерам и возможным конкурентам,— восстановление мощи отдельных отраслей... А сейчас мы протянули руку помощи некоторым частным компаниям, чтобы у них не пропали залоги в иностранных банках по бросовой цене. Государство должно поддерживать компании, но я имел в виду, что целиком перекладывать ответственность за проблемы частных компаний на государство нельзя...
Разъяснение было неутешительным для тех, кто так воодушевился накануне.
Казалось, Владимир Путин не только вернулся из Давоса. Казалось, он никуда и не уезжал.