Автор заголовка — Берлиоз (композитор)
На прошлой неделе правительство дало понять наблюдателям, что оно намерено еще больше ужесточить финансовую политику, дабы наконец-то побороть инфляцию. Борис Федоров заявил, что президент готовится подписать пакет указов в духе концепции либеральных реформаторов. (Эту программу мы подробно рассмотрели в Ъ #36, стр. 4). Причем Минфин, по всей видимости, готов к реализации наиболее жесткого сценария, включающего принудительное оформление долгов предприятий в векселя с коротким сроком хождения и последующим объявлением банкротами несостоятельных должников.
Эксперты Ъ решили проанализировать возможные последствия реализации жесткого сценария применительно к текущему состоянию российской экономики, в которой резко ускоряется спад производства.
Национальная экономика в эпоху финансовой стабилизации: вымя есть, а хересу нет...
Самый удивительный парадокс экономической концепции реформаторов группы Гайдара--Федорова заключается в том, что вопросы финансовой стабилизации несколько оттерли в сторону реальный сектор хозяйства. Почему — непонятно, ведь как ни крути, но основу экономики составляет все же производство: зерна, железок, штанов etc. Такое впечатление, что от проблем производства и экономических реалий либеральные реформаторы просто абстрагировались.
Конечно, если бы финансовая система и реальный сектор экономики существовали независимо друг от друга, так и пусть бы кто-то занимался себе финансами, если очень нравится, а кто-то — вытаскивал производство. Но подобное разграничение обязанностей, понятно, абсолютно нереально. Более того, как показывает опыт 1992-1993 годов, в экономике все настолько взаимосвязано, что непродуманные и избыточно усердные упражнения в области финансовой стабилизации запросто подрубают под корень национальную промышленность.
Посмотрим на динамику промышленного спада в период реформы. Сразу оговоримся: в самом факте спада никакой трагедии нет. Напротив, спад неизбежен в условиях столь необходимой российской экономике структурной перестройки.
Однако никакой структурной перестройки в рамках спада и в помине не было. Точнее, была, но ровно противоположная тому, что требовалось: обрабатывающая промышленность "просела" больше, чем сырьевые отрасли, выпуск конечной продукции сокращался быстрее, чем промежуточной (см. таблицу и график 1). Конечно, этого следовало ожидать: для проведения целенаправленной структурной политики нужны масштабные инвестиции, которых ни государству, ни предприятиям взять было негде.
Хуже другое: в определенные периоды уровень производства падал ниже, чем это требовалось для реформируемой экономики. И причиной этих ничем не оправданных потерь оказались как раз упражнения с финансами.
Взглянем на график 2, на котором показаны помесячные темпы спада, пересчитанные в расчете на год. График показывает, что 1992 год начался с провала: если бы масштаб январского спада сохранялся и дальше, то в годовом измерении народное хозяйство потеряло бы 25% выпуска продукции. Но этот провал был естественным — таковой оказалась реакция производства на либерализацию цен и резкое сокращение реальной денежной массы.
В феврале--марте производство потихоньку начало адаптироваться, и темпы спада уменьшились. Однако затем жесткая финансовая политика привела к платежному кризису и последовавшему за ним новому ускорению спада. Неплатежи, вовремя спохватившись, благополучно расшили, и к концу года производство начало было стабилизироваться. Нам представляется, что именно этот момент был ключевым. В результате "эффекта Гайдара" в первом полугодии экономика окончательно сбросила объемный балласт (сворачивание производства ВПК и других "неспросовых" видов продукции), но при этом спад не так основательно затронул базовые экспортные производства. Во втором же полугодии в результате "эффекта Геращенко" в экономике был восстановлен нормальный темп прохождения платежей, восстановлены резервы банковской системы, расшит наличный кризис. Спад же был практически приостановлен. Этот момент, как мы и писали в то время, был наиболее удачным для перехода на более тонкие методы регулирования предложения денег, сочетающих в меру жесткие ограничения роста денежной массы и селективную поддержку производства.
Но жизнь рассудила иначе — в декабре Гайдара сняли и "бросили" на финансы еще более крутого Бориса Федорова. С денежной массой опять стали твориться неприятности, которые моментально перекинулись на производство. С января темп спада начал ускоряться. Правда, некоторое послабление случилось в апреле--мае, когда под референдум подбросили кредитов. Однако продлилась эта ремиссия недолго.
С мая вновь стали нарастать неплатежи — с апреля по июль их объем уровень увеличился более чем в полтора раза. И хотя неплатежи этого года существенно меньше прошлогодних, примерно вдвое, их качество стало гораздо более зловредным. Ведь в прошлом году из-за платежного кризиса страдали и сбрасывали выпуск продукции в первую очередь предприятия, выпускающие конечную продукцию. Сейчас спросовые ограничения, а вслед за ними и неплатежи, по технологическим цепочкам добрались и начали больно бить по выпуску промежуточной продукции. Спад выпуска сырья ускорился: его темпы, в прошлом году отстававшие от скорости сворачивания конечной продукции, теперь практически совпали с темпом сброса выпусков обрабатывающих производств. Иными словами, сейчас быстро (39% в расчете на год) и дружно рушатся оба сектора экономики (график 2).
Первое, что становится совершенно ясным, — нас и безо всякого еще большего ужесточения финансовой политики, ждет примитивизация экономики. Народное хозяйство обкорнают до сырьевого костяка с двух сторон. С одной стороны, усиливающиеся спросовые ограничения вновь в первую очередь ударят по обрабатывающим отраслям, работающим на конечное потребление: они находятся на передней линии и потому по-прежнему наиболее уязвимы. С другой стороны, традиционной голубой мечтой всех жестких финансистов является укрепление рубля и, соответственно, снижение курса твердых валют. Значит, по переработке ударит высококонкурентный импорт — сначала по производству потребительских товаров (легкая промышленность уже на издыхании, на подходе пищевая промышленность и бытовая электроника), а затем и по выпуску промышленного оборудования.
Экспортоспособным сырьевым отраслям тоже достанется. В условиях стабильного или медленно растущего курса и бодро разгоняющихся внутренних цен экспорт становится неэффективным: уже сейчас вывоз большей части ранее высокоэффективных для этого бизнеса цветных металлов выпала из экспортнопригодного пула (см. подробнее обзор цен в этом номере Ъ). Следующие на очереди — энергоносители.
Конечно, сторонники жестких финансов могут резонно возразить, что в рамках готовящихся ими ограничений и цены будут вести себя гораздо приличнее. Возможно, согласно канону это и так. Но у наших канон пока не получается, а получается как раз наоборот: усилия по ограничению денежной массы и повышению курса рубля сопровождаются ростом внутренних цен — с июля по сентябрь они повысились не менее чем в два раза. Интересным образом этот неожиданный макроэкономический эффект прокомментировал Борис Федоров: министр все списал на рост цен на энергоносители и на этом закруглился, как будто цены на энергоносители — нечто эзотерическое и объяснению не подлежащее.
Отсюда грядущая перспектива российского народного хозяйства в условиях жестких финансов вырисовывается следующим образом. Производство распадется на три крупных сектора. Первый — сырьевые отрасли топливно-энергетического, лесного, металлургического и отчасти химического комплексов. Но даже здесь будут преобладать наиболее простые виды деятельности — добыча и первый передел. Сюда же стоит отнести и понесший огромные потери в живой силе и технике ВПК.
Второй сектор — инфраструктура, завязанная на сырьевой сектор: трубопроводы, связь, транспорт, производство некоторых простых видов оборудования — скажем, нефтепромыслового.
Третий сектор — торговля, сервис, непроизводственное строительство, мелкое производство (простые стройматериалы, местная промышленность, ремесла, отхожие промыслы, охота и бортничество).
При этом наши расчеты показывают, что если спад будет продолжаться тем же темпом, что в августе--сентябре, то уже к началу будущего года экономическая система России станет только такой и никакой иной. Любое же закручивание финансовых гаек способно только ускорить ход событий.
Ближайший пример подобной экономики, который нашли эксперты Ъ, это нечто вроде Венесуэлы. Там тоже нефть, ее инфраструктура, да торговля с ремеслами. Но там нефтяной комплекс хотя бы в частном владении. У нас же при всем при том практически никакой рыночной экономики, во всяком случае в том виде, в каком она грезится в светлых мечтах молодых реформаторов. С этими секторами государство легко и эффективно справится безо всякого рынка, уж что, а планировать монопродуктовые комплексы не составит проблемы.
Индексы промышленного производства в августе (среднемесячный уровень 1989 г. = 100, сезонность устранена)
Электроэнергетика 81,3
Топливная промышленность 68,6
Черная металлургия 45,8
Машиностроение и металлообработка 64,9
Химическая и нефтехимическая промышленность 51,0
Лесная, деревообрабатывающая и целлюлозно-бумажная промышленность 48,1
Промышленность строительных материалов 69,9
Легкая промышленность 43,0
Пищевая промышленность 65,1
Банкротства как зеркало русской реформации
Вот уже полтора года одним из основных аргументов либеральных рыночников, которым оправдываются все неудачи российской реформы, является тезис о том, что рыночные механизмы не заработают до тех пор, пока неэффективно работающие предприятия не начнут банкротиться.
Не имея ничего против этого соображения в его академической постановке, эксперты Ъ решили остаться верными основному принципу собственного экономического мировоззрения — "в действительности все не так, как на самом деле".
Размышляя над проблемой банкротств не абстрактно, а применительно именно к сегодняшней российской экономике, мы пришли к некоторым несколько парадоксальным с точки зрения классического экономического либерализма выводам.
Основной вопрос заключается в том, почему те же самые российские предприятия, которые в плановой экономике были прибыльными, в условиях рынка стали убыточными.
Классический ответ на этот вопрос: в плановой экономике, при отсутствии спросовых регуляторов, многие предприятия производят ненужную продукцию, сбыт которой возможен только в условиях госзаказа (включая военный). Адаптация этого общефилософского соображения к конкретике российской экономике в устах либеральных реформаторов сводилась к тому, что плановая экономика страдала "громадьем" инвестиционных проектов, экономическая целесообразность приносилась в жертву политической престижности.