Михаил Трофименков

Событие недели — "Изображая жертву" (2006), переложение на киноязык известным театральным режиссером Кириллом Серебренниковым нашумевшей пьесы братьев Пресняковых (4 марта, Первый канал, 21.50, ****). Герой — человек редкой, трудной и, в общем-то, не очень нужной людям профессии. Он зарабатывает на жизнь, изображая в процессе следственных экспериментов трупы. Так сказать, изо дня в день идет навстречу чужой смерти. Чередуются увиденные "глазами" милицейской видеокамеры бытовые убийства, вопиюще нелепые, вызывающие, вопреки отечественной традиции, не гуманистическую печаль о нравственной деградации народонаселения, а восхищенное изумление: во дают. Обесценилось все: и жизнь, и смерть, и слова, и мировые проблемы типа "международного терроризма", к которым еще относится всерьез мать героя. Люди не отдают себе отчета в поступках, видят не то, что происходит у них под носом, а то, что хотят увидеть. Лишь следователь, этакий измотанный, вдумчивый трудяга из советского милицейского кино, из последних сил пытается относиться к окружающему безумию всерьез. Доведенный до нервного срыва пофигизмом молодых коллег и профессиональной жертвы, он разразится — ближе к финалу — невероятно экспрессивным, преимущественно матерным монологом, высказав все, что думает о молодежи. Очевидно, к сожалению, что с телеэкрана этот текст прозвучит в кастрированном виде. Между тем "жертва" существует еще и в иной, параллельной, реальности. Он своего рода мещанский "Гамлет": его дядя вроде бы убил его отца, чтобы жениться на матери. Так что ему приходится сделать свой "экзистенциальный" выбор, сводящийся в современном мире к выбору между ролью жертвы и ролью палача. Эстетическая проблема у фильма одна: режиссер боялся и упреков в театральности, и того, что сам не сможет преодолеть свой театральный склад ума, поэтому волевым усилием постарался сделать фильм как можно более "киношным". Поэтому проредил игровые эпизоды анимационными вставками, как бы жуткими снами героя, а для финала приготовил вполне абстрактный, как бы символический, черно-белый эпизод, явно навеянный фильмом Андрея Звягинцева "Возвращение": маленький герой с отцом оказываются на шлюпке в бушующем море. По иронии судьбы как раз эти "киношные" вставки оказались самыми театральными, то есть искусственными, вымученными, хотя фильм и не испортили.
       У героини "Домино" (Domino, 2005) Тони Скотта тоже экзотическая профессия: юная женщина, вооруженная до зубов, охотится вместе с двумя отмороженными мачо на прячущихся от правосудия преступников (2 марта, Первый канал, 22.30, **). Это одновременно и триллер, и биография реального человека, фотомодели Домино Харви, дочери известнейшего британского актера 1950-1960-х годов. Сама Домино была настолько недовольна фильмом, что подала на режиссера в суд. До процесса дело, впрочем, не дошло. В июне 2005 года Домино умерла от передозировки: уже давно она превратилась из охотницы в дичь, обвиняемую в хранении наркотиков. Ее гнев был совершенно справедлив. Более невнятное зрелище, чем "Домино", трудно себе представить. Тони Скотт нашинковал и перемешал историю до степени абсурда. Основные сюжетные линии еще можно уловить. Понятно, что Домино и ее напарников обвели вокруг пальца и подставили преступники, прикинувшиеся бедными овечками, которые нуждаются в их защите. Но подробности этой аферы растворяются в зелено-желтом мареве, бушующем на экране. Кому-кому, а Тони Скотту лучше было бы не ударяться в эстетические эксперименты: кажется порой, что оператор, а не Домино находится в состоянии наркотической комы, но еще пытается снимать кино, причем на камеру мобильного телефона. Тайлор Хэкфорд, в отличие от Скотта, в "Долорес Клэйборн" (Dolores Claiborn, 1995), то отступая в прошлое, то возвращаясь в настоящее, внятностью не жертвует (4 марта, НТВ, 23.15, ***). Достойная экранизация угрюмого романа Стивена Кинга, для разнообразия отказавшегося от потусторонних ужасов, отсутствие которых с лихвой компенсируют ужасы земные. Молодая журналистка мчится на выручку матери, обвиненной в убийстве, хотя не очень-то ее и любит. Мать действительно убийца, но убила она вовсе не богачку Веру, которой тридцать лет прислуживала, терпя унижения, а мужа, насильника и жлоба, и было это очень давно. И ее странный симбиоз с Верой строился не только на почти садомазохистской, взаимной зависимости хозяина и раба, но и на общей преступной тайне. Столь же странен и "феминизм" фильма, доведенный до кровожадного абсолюта. Самый смешной фильм недели — "Молодой Франкенштейн" (Young Frankenstein, 1974) Мела Брукса (2 марта, Первый канал, 2.50, ***). Герой — внук безумного ученого и сам ученый — стыдится дедушку и просит своих студентов называть его Франкенстин. У слуги Айгора, унаследованного внуком от дедушки, горб почему-то перекатывается со стороны на сторону. Кони встают на дыбы, ржут и бьются о стены конюшни, стоит домоправительнице фрау Блюхер произнести свое имя, словно она — вампир, а не благодушная любовница доктора Франкенштейна. Чудовище испытывает комплекс неполноценности, бьет чечетку и радостно обменивает половину своей сексуальной мощи на половину разума юного доктора. Но до этого попадает в болезненные переделки. Например, слепой старик, который в классическом "Франкенштейне" (1931) Джеймса Уэйла был единственным, кто относился к монстру по-людски, в версии Брукса обливает его из чистого гостеприимства горячим супом и поджигает ему палец, перепутав с сигарой: слепой же, что с него взять.